Все течение мирной жизни он сделал подобным военному лагерю, с обязательным исполнением приказов и исполнением степных законов, которые он собрал воедино и назвал Великой Ясой.
От самой Ясы письменных свидетельств практически не осталось. Ее текст можно только условно собрать по частям, благодаря разного рода средневековым хроникам, в которых какие-то пункты монгольского права того времени запечатлены. Часть установлений касалась, прежде всего, веры монголов. Яса обязывала уважать мудрых и непорочных, но воздерживаться от осуждения злых и несправедливых, поскольку монгольская вера предполагала, что злые речи и поступки все равно происходят только с небесного соизволения и за эти грехи отчет у человека может потребовать только Тенгри. В конце концов, человек должен отвечать только за собственные поступки и стремиться жить согласно своей вере, то есть честно исполнять свой долг, не приносить зла и больше чем на себя полагаться на справедливость Тенгри.
Законы ясы перекликаются с заповедями Ветхого Завета: «Первым является следующее: любите друг друга; во-вторых, не совершайте прелюбодеяние; не крадите; не лжесвидетельствуйте; не предавайте кого-либо. Уважайте стариков и бедных». Поскольку монгольское общество на этапе его становления было бедным обществом, то оно предполагало законы гостеприимства, нарушить которые было хуже, чем украсть: «Он (Чингисхан) запретил им (монголам) есть что-либо в присутствии другого, не приглашая его разделить пишу; он запретил любому человеку есть больше, чем его товарищи». Особо стоит сказать, что Яса хана не делала существенных различий между разными верами: для Чингисхана вера в единого бога была адекватна вере в его Единое Вечное Небо, в Тенгри. Поэтому он особо оговаривал, что верующих людей нужно уважать и не оказывать никакой религии предпочтения: все они достойны, хотя считают, что веруют в разных богов. Но, как пишет Лэм, обнародовать первую статью составленной им Ясы хан не решился, а она, между прочим, гласила: «Повелеваем всем веровать в Единого Бога, Творца неба и земли, единого подателя богатства и бедности, жизни и смерти по Его воле, обладающего всемогуществом во всех делах». Очевидно, он сообразил, что если повелеть всем верить в Единого Бога, то можно отпугнуть языческие народы с их многобожием, так что он предпочел не делать предпочтения ни одной из вер, оставив веру на усмотрение завоеванных или добровольно подчинившихся ему народов. Это была своего рода «монгольская свобода совести».
В вопросах международных отношений хан полагался на волю пославшего его Неба: Аб-уль-Фарадж вспоминает такой пункт этого монгольского закона: когда необходимо писать восставшим и посылать им представителя, не запугивайте их силой и великим размером вашей армии, а только скажите: «Если вы добровольно сдадитесь, то вы найдете хорошее обращение и покой, но если вы сопротивляетесь — что с нашей стороны можем мы знать? Вечный Бог знает, что случится с вами». Тут, правда, был один нюанс: добровольно отдавшиеся на милость хана народы почитались правильными и искоренению не подлежали, против же строптивых и не желающих подчиняться хан посылал свое войско по воле Вечного Неба. Послы, которые появлялись перед движущимися следом войсками, были под защитой Неба, поэтому убить посла или нанести ему обиду было равносильно нанесению обиды или раны самому Тенгри. За это Небо отвечало карательным ударом. Естественно, этот удар наносила не молния, а вполне человеческая монгольская рука. В то же время мира монголы не заключали, пока властитель не изъявлял хану полную покорность. В подчиненных монголами странах властителям было запрещено носить почетные титулы. Хан и сам именовал себя крайне просто, так что униженным владыкам мусульманских и христианских стран приходилось избегать в переписке или даже при свидетелях высоких и цветастых титулов.