Были и смешанные типы: степняки женились на плосколицых монголках и наоборот, дети от таких браков имели смешанные черты. Степные народы объединяла не столько генетика, сколько вера: все они — и люди европейского типа, и монголы — исповедовали тенгрианство. Тут-то и стоит искать причину, почему «дети разных народов» так легко пошли на смешение и не видели ничего страшного в браках своих соплеменников с чужими по крови красавицами или красавцами.
В Запорожской Сечи ведь тоже не обращали внимания на происхождение, там спрашивали просто: в какого бога веруешь, и если ответ был по греческому образцу, то и принимали в Сечь со всей любовью. Видимо, ответ на монгольский символ веры предполагал веру в Тенгри. Этот степной Тенгри воспринимается нашими современниками просто как какой-то дикий божок, а на самом деле Тенгри ближе всего к Христу, Будде, Аллаху и прочим богам, имевшим абсолютную власть. Просто Тенгри был не персонифицированным и совсем не антропоморфным богом, а представлял собой Единое Небо — то самое синее и чистое небо над бескрайней степью — лучший образ полной силы и власти над живущими под ним народами. И ответ, который предполагал веру в это небо, считался правильным. Раса и кровь не имели никакого значения: все народы живут под этим небом и все они дети неба. Вера оказалась важнее национальных или даже расовых отличий. Так что в монголы могли записать как ярко выраженных монголоидов, так и хорошо известных хотя бы Восточной Европе степняков-куманов.
Все они были тенгрианцами.
«Несть эллина, несть иудея», — писал апостол Павел в послании к коринфянам, но точно так же для жителей огромной и бескрайней степной территории от границ русских княжеств и до Тихого океана не было различия в принадлежности к какому-то народу, если все эти народы верили в одного и того же бога — совсем, однако, не Христа или Аллаха. Сами народы были как для китайцев, так и для европейцев абсолютно дикими, поскольку не имели основного отличия от более цивилизованных — собственных городов. А точнее сказать, что они не имели правильно устроенных городов — с укреплениями, врытыми намертво в землю, их города легко можно было сложить и перенести на новое место — что поделать, наши народы следовали за своими стадами и табунами, а трава не может быстро возрождаться, так что им часто приходилось переходить с места на место. Во всяком случае, европейские путешественники, посетившие ордынские «города», описывают их именно таковыми — множеством кочевых кибиток или юрт, образующих даже своеобразные переносные «дворцы». И часто это были именно не кочевые поселки из сотни юрт, а огромные кочевые города со своими шаманами для отправления небесного культа, ремесленниками, обслугой, воинами, чиновниками. Мы можем смеяться над такого типа городами, но ведь каждая культура формирует свой тип «градостроения» — оседлые земледельцы создают притороченные к земле города, кочевники — жилища, которые очень легко перемещать. И еще вопрос — что лучше и приятнее для глаза! Во всяком случае, у «городов» кочевников была очень важная и необходимая по их типу жизни черта — их всегда было легко переместить вслед за уходящей травой.
Европейцу или китайцу этого не понять.
Так что китайские шпионы доносили со всей искренностью, что монголы — дикие. А если дикие — так и очень опасные. Китайцы, веками возводившие города на земле, конечно, не могли принять культуры, которая не стремится закрепиться на своей земле. Тогда как монголам такое закрепление было совсем ненужным и чуждым. Главную ценность представляли для них те самые стада и табуны, возможность легко переходить с места на место, то есть пространство; и этого соседи никак не могли понять.
Впрочем, наряду с кочевыми в той же степной зоне жили и вполне оседлые народы. Именно с ними и пришлось монголам вступить в схватку. Но основную массу кочевых племен представляли самые разные степные жители. К X столетию произошло изменение климата, которое сразу же отразилось на качестве кочевых угодий: степь перестала приносить народам пропитание, многие места бывших кочевий превратились в совершенно сухие полупустыни, где трава перестала расти, то есть стало нечем кормить многочисленные стада или табуны, пришлось искать новые места для жизни. Процесс этот успешно описан современными учеными-климатологами и приводит к безрадостному подтверждению фактов: степным народам пришлось спешно менять места своих кочевий, чтобы животные не погибли от бескормицы и жажды. Вслед за животными, конечно, уходили и сами люди. И так уж получилось, что куманы и монголоиды вдруг оказались вытесненными на одну и ту же территорию, то есть они вынужденно вступили в контакт. Контакт, конечно, не мог быть ничем иным, кроме как войной: так просто свою траву не отдал бы ни один народ. Начало нового тысячелетия у монголов и куманов прошло в войнах больших и малых. Призрак голода заставлял людей держаться за свои кочевья, но тот же призрак заставлял пришельцев биться за возможность выжить. Так что распределение кочевых народов по степи изменилось, и так уж получилось, что они стали тесно соприкасаться друг с другом, что должно было породить какие-то более приемлемые взаимоотношения, не только военные.