Но прекращение открытого противостояния не означало примирения враждующих сил. Конфронтация просто приняла скрытые, типично яванские формы «войны лозунгов и призывов». Так, в рамках кампании по «дебюрократизации и дерегуляции» экономики президент запретил вмешательство военных в аграрные конфликты, их касательство к любым земельным вопросам вообще. Оппозиционные военные фракции поняли это как оттеснение от рычагов власти и выдвинули в ответ в пику президенту и его партнерам–хуацяо лозунги борьбы «против монополизма и конгломератов», за гласность и открытость. Это противоборство продолжается доныне.
Итак, армия, отстояв роль политического авангарда «нового порядка», вместе с тем уже к концу 80‑х гг. обнаружил отсутствие внутренней гомогенности и монолитности. Аналитики Запада исключают возможность коренной модификации режима при Сухарто, принимая в расчет его приверженность патерналистско–автократической модели управления. Мало вероятен и решительный натиск на него диссидентов–военных, ибо их увлеченность идеями либерализации значительно уступает по интенсивности общему страху офицерского корпуса ТНИ перед политизацией масс, которую неизбежно повлекла бы за собой подлинная демократизация системы.
Разумеется, угроза режиму могла бы многократно возрасти, будь у военных–диссидентов сильные, активные тактические союзники среди гражданской оппозиции. Однако организованная демократическая оппозиция отсутствует. Правящие круги, говоря о потенциальной угрозе стабильности орба, традиционно ставят на первое место «латентную коммунистическую угрозу». Но хотя режим, несомненно, опасается ответственности в будущем за антикоммунистический террор второй половины 60‑х гг., подобные высказывания скорее фигура речи, дань традиции и жупел для тех мятежных сил, которые выступают под нерелигиозными знаменами, словом, против угрозы слева, чем плод реальных опасений. Коммунистическое и леворадикальное движение в стране задушено (кроме, возможно, отдельных разрозненных ячеек в подполье) и подлинной опасности для орба не представляет. Новый всплеск антикоммунистической истерии в 1990—1991 гг., выявление лиц, лично участвовавших в левых политических течениях и связанных родственными узами с участниками последних, представляли собой в действительности лишь средство сведения счетов между отдельными фракциями правящих сил. К тому же за 25 лет пропагандистский аппарат орба немало потрудился, чтобы, извратив коммунистическую идеологию, скомпрометировать ее, и это в немалой степени воздействовало на население. Наконец, комдвижение, разумеется, лишь в ограниченной степени сонаправлено с деятельностью и идеалами военных оппозиционеров.
На втором месте в иерархии угрожающих орба сил традиционно упоминается «правый экстремизм», в первую очередь мусульманский. 80‑е гг. прошли под знаком подъема именно исламской оппозиции, вдохновленной иранской революцией и поддержкой ряда ближневосточных государств. Советские ученые показали, что эта оппозиция структурно подразделяется на два слоя: первый слой — буржуазно–помещичья и кулацкая верхушка, воюющая за «государство ислама» или как минимум за «исламское общество», по готовая удовлетвориться и паллиативами — большей долей прибылей и «пирога власти», чем ныне. Нельзя утверждать, что она социально чужда «новому порядку». К тому же она неспособна предложить массам мобилизующую и вдохновляющую социальную перспективу. Ее устремления и идеи далеки от воззрений молодых офицеров. Второй слой — мусульманская демократическая масса, не имеющая иной, кроме ислама, идеологии, способной выразить ее эгалитаристские, стихийно–демократические (но также нередко стихийно–ксенофобные и направленные против иных конфессий) устремления. Недовольство этой части мусульман обычно проявляется в стихийных бунтах против верхушки орба, но пока что легко подавляется полицией и армией.
На примере с исламской оппозицией особенно наглядно видна стратегическая линия Сухарто в отношении лиц и движений, способных представлять угрозу для орба, — стремительно разряжать источники недовольства, применяя политику кнута и пряника. Осуществив меры жесткой регламентации в общественно–политической жизни и идеологической конформиции, которые были «освящены» высшими представительными институтами государства, президент и его окружение поставили сантри — воинствующих поборников государства ислама в положение антинациональной силы. Продвигаясь к этой цели, власти решительно подавили в январе 1989 г. новые мусульманские выступления в Лампунге (Южная Суматра) на Западной Нусантенггаре и предали зачинщиков суду. Мусульманским экстремистам было предъявлено самое серьезное обвинение: «подрывная деятельность с целью свержения правительства и установления государства ислама», что чревато высшей мерой наказания. Уже говорилось, сколь жестко действовали вершители «нового порядка», умиротворяя с помощью Дж. Наро воинствующую оппозицию мусульманских партий и организаций в процессе закрепления «единого принципа».