Подчеркнув, какую важную роль Католическая церковь и католическая вера играли в цивилизации Средних веков, мы должны кое о чем предупредить читателя. Не следует давать резкую оценку подобным деяниям Церкви, ведь таким образом мы будто предлагаем представить себе Средние века веками страха и религиозного террора. Словно мы хотим, чтобы читатель представил, что целая цивилизация была порабощена некоей неопределенной, неуловимой химерой под названием «Церковь», а ведь ни одному общественному институту за всю историю человечества не удалось достичь ничего подобного, да это и невозможно. Но вот какой приговор вынес, к примеру, Леки:
«Похоже, люди в то время только и думали, что об агонии преисподней. Весь интеллект, весь разум Европы был нацелен на то, чтобы описать его… Не было ни передышки, ни облегчения от страданий, ни надежды. Пытки были самыми изощренными… Эта агония сопровождалась бесконечными криками боли.
Мы можем оценить, с каким усердием католические священники выискивали примеры худшего проявления человеческой жестокости и копались в темных тайниках собственного воображения, чтобы изобретать все новые виды пыток, а потом заявить, что их вдохновлял Создатель. Нам никогда не постичь, как они претворяли в жизнь эти чудовищные идеи. Какое безумие и горе они порождали… Чувство Божественной благодати было утрачено, сама суть естественной религии обратилась в прах… Религия сосредоточилась на одних священниках, которые поддерживали религиозность одним запугиванием».[15]
В настоящее время трудно представить эту картину мрачных средневековых времен, когда простой и доверчивой цивилизацией управляли честолюбивые, фанатичные священники. Больше того, правда состоит в том, что многие великие мужчины тех времен были священнослужителями, а женщины – монахинями. Однако нельзя не обратить внимание и на таких объятых ужасом трусов, как Симон де Монфор, святой Людовик IX, Филипп Август, Данте, Джотто, Симабю, Гадди, королева Кастилии Бланш, Элеонора Гюйеннская, король Англии Генрих V, Вильям Лорисский, Жан де Мейн, святую Елизавету Венгерскую, не говоря уже об остальных. А что сказать о беспутном трубадуре Фальке Тулузском, который так испугался угроз священников, что с перепугу вступил в их число и стал впоследствии епископом Тулузским? Можно подумать, что у историков XIX века явно не хватало того, что можно было бы назвать историческим чувством юмора. А с точки зрения исторического юмора (я имею в виду не способность смеяться над людьми прошлого, а способность понять их) можно утверждать, что люди прошлого сами смеялись бы над историками, будь у них такая возможность.
Правда состоит в том, что, говоря о Церкви Средневековья, мы должны понять, какое настроение царило в умах людей того времени, постичь реалии их жизни. В прошлом веке было модно видеть в «Божественной комедии» только описание «Ада»; до сих пор есть люди, считающие шедевр Данте лишь описанием нагих фигур, жарящихся на адовых сковородках, при этом эти люди забывают о других частях книги – о «Чистилище» и «Рае». Отсюда возникает предположение, что Данте – один из представителей «европейского интеллекта», который все время только и делал, что описывал пытки над проклятыми и что «Божественная комедия» была написана с одной целью – продемонстрировать всю жестокость религии. Однако следует учесть, что для людей, которые читали произведение Данте, такие мысли просто нелепы. Ближе к истине согласиться с Генри Адамсом, который утверждал, что люди Средних веков думали о боли и смерти не больше, чем здоровые медведи, живущие в горах. К примеру, нам известно, что сатана нередко становился героем средневековых карнавалов и волшебных пьес и что его появление на сцене всегда сопровождалось взрывом хохота.[16]
16
«Люди Средневековья, которым летописцы приписывают бесчисленные акты буйства, так ревностно относящиеся к своей свободе, такие веселые даже в церквях, эти люди боялись? Что за мысль?! Эти сильные, неутомимые мужчины, известные всему свету своей воинственностью, описываются хлюпиками, стонущими под гнетом монахов? Ну и ну! Мы не хотим сказать, что в те времена не было горя, злоупотреблений властью, чудовищных бедствий, однако не следует верить тому, что все это так уж действовало на людей, о радостной жизни и независимом существовании которых написано в тысяче и одном документе… Когда еще университеты были так сильны, так отчаянны, так готовы вступить в спор? Когда еще в истории люди обсуждали такой широкий круг всевозможных вопросов и выстраивали такое количество метафизических, философских, социальных и экономических теорий?» (Т. де Козон. История инквизиции во Франции. – Т. 2, стр. XXII.