В С.-Тройском аббатстве около 1200 года у каждого монаха был в стене сзади его места в трапезной особый шкафчик, запиравшийся на ключ, куда он по окончании трапезы прятал салфетку, ложку, чашку и тарелку, чтобы они не попали в руки его сотрапезников. В спальне было еще хуже. Кто мог завести себе сундук, тот каждое утро, вставая с постели, запирал в него ночное белье; те же, у кого не было сундуков, постоянно жаловались на кражу белья.
Печальная слава монахов омрачалась еще более из-за огромного числа gyro vagi, sarabaitae и stertzer, бородатых и постриженных бродяг и нищих, которые под прикрытием монашеской рясы проникали во все углы христианского мира, питаясь милостыней и обманами, торгуя поддельными реликвиями и показывая ложные чудеса. Эта язва появилась в Церкви в IV веке, с основанием монашества, и продолжала давить ее. Хотя и среди этих бесприютных встречались люди святой жизни и безупречной нравственности, но тем не менее странствующие монахи повсеместно наводили ужас.
Часто ловили их на месте преступления и тут же, без всякой жалости, творили над ними самосуд. В тщетной борьбе с этим злом Кельнский собор в начале XIII века формально запретил давать кров какому бы то ни было странствующему монаху по всей этой огромной провинции.
Конечно, не было никогда недостатка в серьезных попытках восстановить падающую дисциплину. Один за другим различные монастыри подвергались реформам; но вскоре разврат снова свивал в них свое гнездо. Немало было положено труда на создание новых и более строгих уставов, как, например, уставы премонстрантов, картезианцев и цистерцианцев, цель которых – не допускать в монастыри людей, не имеющих истинного призвания; но по мере того, как росла слава монастыря, щедрость верующих наполняла его земными благами, а с богатством приходило растление. Бывало иногда и так, что скромная пустынь, основанная несколькими отшельниками, все помыслы которых были направлены лишь к одному – снискать вечное блаженство, убить грешную плоть, уйти от мирских соблазнов, – становилась обладательницей святых мощей, чудодейственная сила которых привлекала в пустынь толпы богомольцев и больных, ищущих исцеления. Начинали поступать приношения, и тихая обитель смиренных отшельников превращалась в разукрашенный монастырь; суровые подвиги основателей отходили тогда в область предания, и монастырь наполнялся толпою монахов, помышлявших не о спасении души, а о веселой жизни, монахов, нерадивых к добру и готовых на всякое зло.
Уединенно жили мудрые основатели знаменитого Граммонского приорства, пока оно не стало во главе могущественного ордена. Когда основатель и первый приор, святой Стефан Тьернский, умерший в 1124 году, начал являть чудеса, исцелив разбитого параличом рыцаря и дав зрение слепому, то его простые сердцем сподвижники испугались, что монастырь сделается богатым и получит всемирную известность. Преемник св. Стефана, Петр Лиможский, предстал пред его гробницей и обратился к святому со следующими, полными упреков, словами: "О, служитель Бога! Ты указал нам путь бедности и всегда старался вести нас по нем. Теперь ты хочешь совратить нас с прямого и узкого пути, ведущего к вечному спасению, на широкую дорогу, ведущую к вечной гибели. Ты проповедовал уединение, а теперь хочешь превратить нашу пустынь в место базара и торга. Мы уже достаточно верим в твою святость, она не нуждается в подтверждении. Перестань являть чудеса, ибо этим ты лишишь нас смиренномудрия. Не ищи себе славы ценой нашего спасения; мы требуем этого от тебя, мы ожидаем этого от твоей любви к нам. Если же ты будешь поступать иначе, то мы объявляем тебе во имя данного нами тебе обета послушания, что мы выроем твои кости и бросим их в реку".
Это обращение, одновременно и молитвенное, и угрожающее, оказало желанное действие, и св.
Стефан не творил более чудес до своей канонизации, последовавшей в 1189 году и совершенной приором Жераром с благословения Папы Климента III; из того факта, что Жерар был назначен лично Папой, устранившим двух других соискателей, после того как их раздоры почти совершенно разорили монастырь, мы видим, что страсти и мирское честолюбие проникли уже в ограду святой Граммонской обители, и проявление их в ней сказалось так же печально, как и во всех других местах.[8]
Ввиду полной безуспешности отдельных усилий произвести реформу монашеских орденов, нет особой надобности приводить подлинное свидетельство преподобного Гильберта, аббата Жанблу, который в 1190 году со стыдом признается, что монашество – позор и язва, предмет непристойных насмешек и горьких упреков в устах всех христиан.
8
В подтверждение того, что опасения приора были вполне основательны и что монастыри действительно часто напоминали собою ярмарки и базары, можно вспомнить сетования собора 1233 г. в Безье. Многие монастыри занимались у себя розничной продажей вина из своих виноградников и для привлечения покупателей приглашали жонглеров, актеров и публичных женщин.