Дело считали уже оконченным, когда вдруг, к великому неудовольствию прелатов и к великому удивлению толпы, поднялись Моле и Жофруа де Шарне и заявили, что они совершили не те преступления, в которых их обвиняли, а позорную измену своему ордену, чтобы спасти свои собственные головы. Орден был чист и свят; обвинения, возведенные на него, – ложь, их признания также ложны. Не медля ни минуты, кардиналы выдали обоих дерзких парижскому прево и пошли совещаться. Затруднение их продолжалось недолго. Узнав об этом, Филипп пришел в страшную ярость.
Короткое совещание его совета решило дело. Каноны предписывали сжигать еретиков-рецидивистов без всякого процесса; рецидив был ясен, и поэтому нечего было ждать, чтобы папская комиссия вынесла формальный приговор.
В тот же день на закате солнца воздвигли костер на одном маленьком острове на Сене, Острове Евреев, близ дворцового сада. Там на медленном огне были сожжены Моле и Шарне, до самого последнего момента отказывавшиеся от всех предложений милости в обмен на отречение. Они с такой силой духа перенесли казнь, что заслужили у народа славу мучеников; их пепел был с благоговением собран как святыня; и только современный апологист Церкви заявил, что их мужественная покорность провидению вполне свидетельствовала о том, что они были борцами сатаны. Смертью своей они одержали победу над своим гонителем и оправдали себя перед историей в том малодушии, с которым покинули на произвол судьбы несчастных, доверившихся их охране. Гуго де Перо и магистр Аквитании не были настолько мужественны, чтобы последовать их примеру; они подчинились епитимии и умерли медленной смертью в своих темницах. Наставника Кипра Рембо де Карона, по всей вероятности, избавила от костра смерть.[166]
Так как через месяц с небольшим после этого умер Климент в страданиях от ужасной болезни (lupus), а через восемь месяцев погиб от несчастного случая на охоте и Филипп, имевший от роду всего сорок шесть лет, то, естественно, эти два события породили легенду, что Моле позвал Папу и короля на суд Божий. Подобного рода рассказы были очень распространены в народе, чувство справедливости которого было оскорблено всем этим делом. Даже далеко, в Германии, в смерти Филиппа видели справедливое наказание за уничтожение тамплиеров; рассказывали, что Климент проливал на своем смертном ложе слезы, вызванные угрызениями совести за три великих преступления, совершенные им: отравление Генриха VI, уничтожение тамплиеров и осуждение бегинов и бегинок. Один современный итальянский историк, благосклонно расположенный к Папе, извиняется, повторяя рассказ об одном осужденном и скитавшемся тамплиере, который, будучи приведен в Неаполь к Клименту, смело высказал ему многое в лицо, был осужден на костер и в пламени вызвал Климента и Филиппа явиться до истечения года на суд Бога; и это предсказание сбылось чудесным образом. Все подобные рассказы показывают настроение народа и его глубокую симпатию к мученикам.[167] Впрочем, если во Франции по причинам, которые легко понять, общественное мнение высказывалось сдержанно, то повсюду в других местах все открыто приписывали уничтожение тамплиеров ненасытной жадности Филиппа и Климента. Даже и в самой Франции общественное мнение склонялось в пользу жертв. Годфруа Парижский доходит, конечно, до крайних пределов храбрости, когда пишет:
166
В своей поспешности Филипп не стал разбирать, имеет ли он права на остров Евреев. Оказалось, что haute et basse justice на этом острове принадлежала монахам монастыря Сен Жермен де Пре, которые жаловались на то, что их права были нарушены казнью. Филипп опубликовал грамоты, удостоверявшие, что это нарушение их привилегий не причинит в будущем никакого им ущерба.
167
Климент пользовался такой скверной славой, что еще и другие легенды ходили по поводу его смерти. Вот, например, одна из них. Будучи еще архиепископом в Бордо, он сильно поссорился с благочестивым францисканцем Готье из Брюгге, которому Николай III силой навязал епископскую кафедру в Пуатье. Избранный Папою, Климент удовлетворил свою старинную злобу, низложил Готье и сослал его в монастырь. Готье не стал вступать ни в какие пререкания; но на своем смертном одре он обратился к суду Бога и умер, держа в руке бумагу, в которой он вызывал Папу-притеснителя явиться в назначенный день на Божеский суд. Нельзя было вынуть эту бумагу у него из руки и пришлось похоронить его с нею вместе. На следующий год Климент случайно проезжал через это место, приказал открыть гробницу, нашел труп превосходно сохранившимся и велел подать себе бумагу; чтение ее чрезвычайно напугало его, и в назначенный день он должен был явиться по вызову. Гильом Ногаре, бывший главным орудием Филиппа, также является героем подобной же истории. Один тамплиер, идя на костер, заметил его и вызвал на суд до истечения восьми дней: на восьмой день Ногаре умер. О разных версиях по поводу смерти Филиппа см. Годфруа Парижского, стихи 6687-6757.