Англичане, естественно, были взбеше ны, увидев, что добыча ускользнула от них. Они могли судить Жанну коротким светским судом за колдовство и сжечь ее без всяких проволочек; но чтобы получить в свои руки пленную, им нужно было обратиться к духовным властям и инквизиции, а они очень мало знакомы были с судопроизводством по делам ереси и не знали, что инквизиционное судопроизводство было основано на желании спасти душу, а не погубить тело. Когда они увидели, какой оборот принимало дело, то весьма сильно были взволнованы тем, что казалось им насмешкой над ними. Смерть Жанны была в их глазах политической необходимостью, и вот жертва, бывшая в их власти, ускользнула от них. Духовные, несмотря на всю проявленную ими рабскую покорность, были осыпаны угрозами, даже были вынуты шпаги из ножен, и судьям с большим трудом удалось живыми и невредимыми выбраться с кладбища С.-Уана.
После полудня Жан ле Метр и многие члены трибунала навестили Жанну в ее камере, объяснили узнице кротость Церкви и признательность, с которой следовало принимать ее приговор; они советовали ей отречься от своих откровений и безумия, так как, если она снова впадет в заблуждение, то нельзя будет рассчитывать на какое-либо снисхождение. Она смирилась; когда члены трибунала стали настаивать, чтобы она надела женское платье, то она согласилась; платье было принесено, и она переоделась; мужская же одежда была уложена в мешок и оставлена в камере.
Что произошло после этого, не было никогда хорошо освещено. Рассказы мало правдоподобны и противоречивы; несомненно, все это чистая выдумка, и истина погребена в руанской тюрьме. Само собой разумеется, ее жестокие стражники, взбешенные, что она не попала на костер, должны были обращаться с ней отвратительно грубо; быть может, как говорили, они доходили даже до того, что били ее, таскали за волосы и грозили изнасилованием, так что в конце концов она поняла, что только мужская одежда могла защитить ее. Быть может также, как сообщают другие рассказы, ее Голоса упрекали ее в трусости, так что она в конце концов решилась опять надеть свое старое платье. Быть может, наконец, Варвик, с целью заставить ее впасть вторично в преступление, приказал ночью украсть у нее женское платье и таким образом заставил ее опять надеть мужской костюм. Хоть факт, что мужскую одежду оставили у нее под руками, а не унесли из камеры, показывает, по крайней мере, желание заставить Жанну надеть ее снова. Как бы то ни было, но дня через два или три после того, как она надела женское платье, ее судьям сообщили, что она опять впала в грех и сняла одежды своего пола. 28 мая судьи поспешили в тюрьму, чтобы проверить факт. Несвязность ее ответов на их вопросы показывает, как сильно подействовали на нее ужасные испытания, перенесенные ею. Вначале она просто признала, что она снова надела свое старое платье; затем она сказала, что это платье для нее удобнее, так как приходится жить среди мужчин; никто не заставлял ее совершить это, но она отрицала, что клятвенно обещала не надевать своей обычной одежды. После этого она говорила, что надела мужскую одежду потому, что не сдержали данного ей слова: ей обещали, что она выслушает обедню, получит Св. Дары и будет освобождена от оков. Она предпочитает смерть жизни в цепях.
Если бы она была допущена к обедне и если бы с нее сняли оковы, то она во всем повиновалась бы приказаниям Церкви. Она слышала свои Голоса после отречения; ее святые сказали ей, что она подвергла себя осуждению своим отречением ради спасения жизни, так как отреклась только из-за боязни огня. Голоса были голосами св. Екатерины и св. Маргариты, которых Бог посылал к ней; от этого она никогда не отрекалась, а если отрекалась, то соврала. Она предпочтет смерть вечному плену; но если судьям ее угодно, то она опять наденет женское платье; что касается остального, то она не знала ничего.
Эти бессвязные противоречия, эти вопли угрызения совести и отчаяния, столь отличные от ее былой неустрашимой уверенности, показывают, что тюремщики сделали свое дело, что душа и тело несчастной выстрадали больше, чем могли вынести. Судьи вполне удовлетворились. Жанна была сознававшаяся рецидивистка; Церкви не оставалось ничего более, как выдать ее светской власти.