Вместе с Ну’маном пресекся гордый род Лахмидов. Дочь его, Хинда, ушедшая после его смерти в монастырь, пережила не только падение персидского царства, но и первую междоусобную войну мусульман. Она умерла в 660 г. Гораздо ранее, а именно в 633 г., пал последний мужской отпрыск династии, находясь во главе восставших арабских орд, незадолго до вторжения мусульман.
Становится теперь понятным, каким это образом византийцы и цари персидские пришли одновременно к одной и той же мысли — ограничивать или совсем отстранять сделавшихся слишком могущественными начальников арабских племен. Все же раздробление сирийских ленных владений, а еще более уничтожение династии Хиры было непростительно грубой ошибкой, за которую последовало вскоре жестокое возмездие. Мало-помалу между пограничными арабами, привыкшими к грабежу и опустошениям, окончательно исчезло уважение к внешней силе великих государств. А тут еще, как назло, расторгнуты были единственные, хотя и мало их сдерживающие узы. Персидские наместники и арабские фигуранты, отныне поселившиеся в Хире, теряют окончательно почву под ногами; они не в силах держать в повиновении арабов Ирака и не могут вдохнуть никакого уважения соседним бедуинам полуострова. И вот, спустя несколько лет после низложения Ну’мана, вторгаются Бену Бекр, жившие за последние десятилетия в тесной дружбе с Лахмидами, в область Хиры. Затем наносят чувствительное поражение соединенным силам персов и арабов племени Таглиб, переселившегося по окончании сорокалетней борьбы на правый берег Евфрата, неподалеку от города Зу-Кар, и несут опустошение далеко вглубь страны (между 604 и 610 гг.). Нет ничего поэтому удивительного, что 25 лет спустя первые великие халифы и военачальники мусульман не находят рискованным повторить нападение еще более серьезное, но предпринятое ими со значительно более громадными силами конных бедуинов. Поход этот мог изумлять только историков Запада.
В то время как мы замечаем, что в начале VII столетия весь север Аравии кипел брожением и пограничные племена стремились нахлынуть на соседние великие державы, бывшие доселе с ними в близких отношениях, на южных окраинах великого полуострова история как бы расплывается в песке. А некогда и там существовали могущественные государства, противоставлявшие элементам севера, силившимся распространиться, непреоборимое сопротивление. Искони, насколько известно, между обеими родственными расами, населявшими Аравию, существовало глухое соперничество. Уже в Ветхом Завете отмечено глубокое различие между детьми измаилитов, беспокойными бедуинами севера, и более оседлыми, приобвыкшими издавна к государственному порядку людьми Саба, населявшими юг. Почти поперек всей страны лежит непроходимая граница, отделяющая обе народности, это великая, южная песчаная степь (именуемая ныне Роба’аль Хали). Если по северной границе ее протянуть к западу линию, то она достигает Аравийского залива на один градус приблизительно южнее Мекки. Черта эта обозначает раздел, хотя и не совсем точно, отодвигаемых часто границ того пространства, где кончается естественная, положенная природою перегородка. Библия ведет происхождение Саба от Иоктана (Кн. Бытия, Моисей 10, 29) и называет поэтому южных арабов Иоктанидами, а северных — Измаилитами. В частностях этнографические особенности не выступают совершенно ясно. Но в стране, заселенной измаилитами, находившейся издавна в связи с Сирией и Месопотамией, поселялись, например, по самой сути вещей, в большом количестве евреи, и потому первоначальная народность не могла остаться во всей чистоте благодаря разного рода примесям чуждых элементов. Поэтому в населении Саба, естественно, сохранился более чистым настоящий тип арабский. Ко времени наступления настоящей исторической эпохи происходило, конечно, наоборот: измаилиты поэтому чувствуют и по сие время, что они именно истые представители арабской культуры, но древнейшие следы истории указывают в действительности на то, что задолго до измаилитов иоктаниды достигли уже достойного внимания культурного развития. До самых позднейших времен сведения о королеве Саба, из Священного писания и еще несколько в подобном роде мелких мест, так же как и некоторые указания греческих и римских историков и географов, описывавших народы и страны «счастливой Аравии», бросали лишь слабый свет на существовавшие там порядки; несколько прояснились взгляды историков благодаря исследованиям европейских путешественников, хотя изредка и с большой опасностью начавших проникать вглубь страны с конца XVIII столетия. Они оставили нам описания величественных развалин, древних храмов и дворцов, которые далеко кругом покрывали страну и свидетельствовали о давно минувшем великолепии. Но только теперь, лет сорок тому назад, постепенно удалось дешифрировать малопонятные письмена, высеченные на памятниках, которые там и сям найдены были в целости на развалинах. В большинстве случаев они были разобраны и признаны за арабское наречие, близкое к языку севера. Хотя в них, как и следовало предполагать, найдено было большое количество имен королей и иные разнообразные исторические указания, но, к сожалению, без обозначения времени, к которому следовало их отнести. Для устранения и этого затруднения весьма недавно подыскана более твердая почва. В одной ассирийской клинообразной надписи, относимой к 715 г. до Р. Х., царь Саргон Ниневийский говорит: «Я получил подать… от Исамара, сабейца, — золото, травы востока (т. е. благовония и пряности), рабов, лошадей и верблюдов». Этот же самый Иса’мар, сабеец, попадается в надписях южноарабских и назван князем Саба «Иаса’мар». Из этого можно заключить, что не только в восьмом столетии до Р. Х. царство Сабеев процветало, как об этом свидетельствует Библия, но что и сохранившиеся памятники южной Аравии в большинстве случаев можно отнести к этой древней эпохе. По сие время найденный материал в надписях, конечно, недостаточен, чтобы проследить историю страны в отдельных ее подробностях, но достигнутыми уже результатами возможно установить главнейшие моменты; более существенные из них предлагаются здесь вкратце.