Республиканцы Неаполя развернули активную политическую деятельность. В клубах и патриотических залах сотни людей клялись «жить свободными или умереть»[86], республиканские газеты (среди них только самых значительных насчитывалось десять) стремились просветить народ, пропагандируя идеи политического равенства и демократии. Республиканцы Чиккони и Гуальцетти начали издавать две небольшие газеты на неаполитанском диалекте, чтобы довести республиканскую пропаганду до низов[87]. Эту же цель преследовали и авторы изданных тогда «для поучения народа» специальных катехизисов, предназначенных для чтения в школах и церквах и восхвалявшие народ и низы[88]. Стараясь расположить народ к революции и доказать, что она близка духу христианства, республиканские власти проповедовали, что в Евангелии Христос призывает к демократии[89].
Вскоре после провозглашения Неаполитанской республики из столицы во все концы страны выехали курьеры с красно-желто-голубыми кокардами — цветами новой республики, чтобы доставить в самые отдаленные углы первое «Воззвание» республиканского правительства, подписанное Лаубергом и Жюльеном, в котором говорилось об основании Неаполитанской республики, провозглашались принципы свободы, равенства и братства и содержался призыв создавать республиканские муниципалитеты и национальную гвардию. Вслед за тем в провинции отправились представители республиканского правительства, чтобы «демократизировать» города и селения. Как бы ни была важна деятельность республиканцев Неаполя, совершенно очевидно, что судьба республики в решающей степени зависела от того, как отнесется к ней крестьянство, составлявшее абсолютное большинство пятимиллионного населения страны. Между тем первые же шаги республики в провинции, самый процесс «демократизации» в той форме, какую он принял на Юге, неизбежно создавали для Неаполитанской республики исключительные трудности.
Почти повсюду, где были созданы республиканские муниципалитеты, господствующее положение в них заняла провинциальная буржуазия. Это были люди, которых на Юге называли «благородными» (galantuomini или civili). К ним принадлежали арендаторы дворянских феодов, разбогатевшие крестьяне, провинциальные чиновники, члены коммунальной администрации, священники, представители местной интеллигенции и юристы. Последних на Юге было великое множество, так как царившие здесь в поземельных отношениях крайне сложные и запутанные нормы феодального права порождали бесконечные судебные тяжбы как между крестьянами и феодальными баронами, так и между отдельными коммунами, что вызывало широкую потребность в услугах законников и адвокатов. В Неаполитанском королевстве (как, впрочем, и в остальных итальянских государствах той эпохи) обладание землей служило самым надежным средством обогащения и эталоном общественного престижа. Поскольку громадные массивы дворянских феодов были для них почти недоступны, «благородные», движимые желанием приобрести собственность, обращали всю свою энергию на захват общинных земель, размеры которых на Юге были очень значительны. Общинные земли и угодья представляли здесь важнейший элемент деревенского уклада, от пользования ими зависела жизнь миллионов крестьян. И именно в Неаполитанском королевстве система общинного землевладения во второй половине XVIII в. испытывала особенно сильное потрясение и переживала ломку. В частности, расхищение баронами и «благородными» общинных земель приобрело очень широкий размах. «Нельзя больше выносить неудобства столь великих узурпаций домениальных земель», «захваты достигли предела», — такие жалобы все чаще вносятся в протоколы крестьянских сходок в 90-е годы[90]. Захватывая общинные, а также церковные земли, новые владельцы, не внося никаких агротехнических улучшений в хозяйство, прибегали к самым жестоким методам полуфеодальной эксплуатации крестьян. Так, наряду с феодальными баронами в неаполитанской деревне возник новый эксплуататорский слой земельной буржуазии, отличавшийся явно выраженным паразитическим характером. Экономические интересы крестьян постоянно сталкивались с интересами «благородных», так как они вовсе не желали проведения антифеодальных преобразований в деревне в пользу низов, старались блокировать создание мелкого крестьянского землевладения и сохранить такое положение, при котором крестьянство страдало от недостатка земли, поскольку именно безземелье крестьян позволяло навязывать им крайне невыгодные условия арендных договоров. Антифеодальные устремления земельной буржуазии в Неаполе (как, впрочем, и во всей Италии) носили весьма ограниченный и однобокий характер и сводились главным образом к тому, чтобы, не нарушая статус-кво в производственных отношениях, отменить юридические ограничения феодального характера (фидейкомиссы, майораты, право мертвой руки) и сделать, таким образом, возможной свободную куплю и продажу церковной и дворянской собственности. Поэтому интересы неаполитанской буржуазии не совпадали с направлением антифеодальной борьбы крестьян, поскольку интересам последних отвечал возврат захваченных у них буржуазией и баронами общинных земель и раздел общинных доменов, а также (независимо от того, в какой мере они сознавали это) раздел крупной церковно-дворянской собственности. Следовательно, специфическая особенность неаполитанской (и вообще итальянской) буржуазии как буржуазии преимущественно земельной делала для нее принципиально невозможным даже временный союз с крестьянством против феодальных сил — такой союз, который представлял характерную черту расстановки социальных сил в период Великой французской революции и во многом обусловил ее силу и размах. Итальянское же крестьянство в целом оказалось изолированным; немногочисленные якобинские группы не смогли преодолеть противодействия основной массы умеренно настроенной в социальном вопросе буржуазии, противившейся радикальным аграрным преобразованиям.
88
N. Rodolico. Il popolo agli inizi del Risorgimento nell’Italia meridionale 1798–1801. Firenze, 1925, p. 138–139.