В конце первой недели, проведенной в Кремле, ко мне зашел Карахан. Он умалчивал о моем деле. Он также намекал, что общественный суд неизбежен. Он сказал мне, что Рене Маршан, член французской миссии, сообщил большевикам все данные о митинге союзников в американском генеральном консульстве. На этом митинге представители союзников обсуждали такие меры, как взрыв железнодорожных мостов, чтобы отрезать Москву и С.Петербург от источников снабжения. По словам Карахана, он передал полный список всех присутствовавших. Я засмеялся. Большинство моих разговоров с Караханом велось в тоне легкой иронии.
Это почище выдумок «Тайме», — сказал я, — и хотите верьте мне, хотите нет, но это новая выдумка вашей ЧК.
Но это правда, — возразил он. — Через день или два мы опубликуем письмо. К счастью для вас, — добавил он с усмешкой, — вы, кажется, не присутствовали.
Рассказ его был более или менее справедлив. Маршан решился примкнуть к большевикам. После войны он вернулся во Францию и вступил во французскую коммунистическую партию. Он отрекся от коммунизма в 1931 году. Карахан передал мне новости о войне и о том, что делается на свете. Нейтральные дипломаты выпустили резкий протест против террора, из чего я заключил, что они работали для нашего освобождения. Силы союзни ков не имели успеха в России. Большевики отмечали дальнейшие успехи в борьбе с чехами и русскими контрреволюционными силами. С другой стороны, союзники гнали назад немцев на западе. Австрия и Болгария были накануне крушения. Он признавал, что теперь союзники могут выиграть войну.
Конечно, это были хорошие вести. Они были еще усилены разоблачением истинной цели визита Карахана. Он явился, чтобы узнать мое мнение относительно усло вий, на которых Англия согласится прекратить интервен цию и заключить мир с Россией. Большевики были готовы предложить амнистию всем коитг^т. которые признают режим, н^д^^^он^м, убраться из России чехам и шюзн^ам^^°ЖНость ио, если большевики готовы SSSS^'ySSSn Ж союзниками, они меня не расстреляют. С другой^топо ны, союзники, казалось, не хотели выслушивать^а^х предложении такого рода. В общем, надежды мои с™ после его визита. Карахан сообщил мне/что Лешт уже может сидеть и принимать пищу.
Погода всю неделю с 14 по 21 сентября была дождли вая и скверная, и два дня я не мог даже гулять. Я все еще получал ежедневные послания и роскошные посылки от Муры. Она мне прислала вечное перо, несколько запис ных книжек, и я занимался писанием скверных стихов и очень осторожного дневника моей тюремной жизни. Так как большевики меня больше не посещали, я не знал новостей, спал плохо и впал в новый период пессимизма.
Я часто видел Спиридонову, заключенную в одном коридоре со мной. Мы никогда не разговаривали, хотя торжественно раскланивались, проходя мимо друг друга во время ежедневных прогулок. Она выглядела больной и нервной, с черными кругами вокруг глаз. Она была неук люжа и очень небрежно одета, но в молодости, вероятное" была очень хорошенькой.
Другим заключенным, кого я встречал иногда во вре мя прогулок, был генерал Брусилов. У него случилось какое-то несчастье с ногой, и он ходил с трудом, опираясь на палку. В моем дневнике записано, что «он выглядел больным, измученным и очень старым, выражение лица было лисье, хитрое». Был еще заключенный Саблин, бывший советский командир, игравший руководящую роль в задуманном левыми социалистами-революционерами coup d'etat в июле месяце. Красивый, с привлекательной улыбкой и голубыми глазами, он вы глядел почти мальчиком.
Высокое положение заключенных, повидимому, за бавляло наших сторожей. Однажды мой конвоир подвел меня к месту, где раньше стояла статуя Александра II, и с гордостью указал на изречение, грубо выцарапанное с одной стороны огромного пьедестала. Слова, вырезан ные одним из наших часовых, гласили следующее: «Здесь красноармейцы 9го стрелкового латышского батальона имели честь гулять с Брусиловым, Локкартом, Спиридо новой и Саблиным». Слово «честь» было в кавычках. Я мрачно подумал, что это, вероятно, единственный памят ник, кроме могильного, на котором будет фигурировать мое имя.
21 сентября Карахан опять зашел ко мне. Он был возбужден успехами большевиков на Волге. Красная Армия заняла Симбирск и была полна надежд. Он принес мне оттиски «Призыва», большевистской листовки, напе чатанной поанглийски, которую должны были сбрасы вать с аэропланов над английскими войсками на архан гельском и мурманском фронтах. Она содержала гро зный рассказ о так называемом союзническом заговоре. Мое имя широко там фигурировало, и к моим другим преступлениям было еще добавлено обвинение в замысле состряпать ложный договор между Германией и Россией как средство заставить союзников сражаться против большевиков. Рассказ, как следовало из газеты, читался, как «Тысяча и одна ночь». Я указал Карахану на эти слова и поздравил его с талантливой аллегорией. Это был прекрасный пример выдумки, не лишенной вообра жения. Карахан, знавший все детали моего ареста, мягко улыбнулся. «Ваше правительство, — сказал он, — под держивает войну против революции. Союзные войска совершили целый ряд беззаконий в нашей стране. Вы стали символом этих беззаконии. При столкновении ме жду двумя мировыми силами отдельные личности всегда страдают».