S кроГмоего домика. Она уже не покидала его до того
момеТа, пока меня самого не отправили на судно в п0рт
С^Го^пшом эта история — сплошная трагедия или сплошная комедия смотря по тому, романтичен или ц* ничен читатель. После этой первой ночи Амаи осталась в моем доме. Ее пребывание было не только внешним доказательством ее любви, оно вызывалось также стра хом перед сородичами. Короче, история с Амаи вызвала величайший скандал. Мой дом переживал своего рода осаду. Моя малайская Гагула пришла интервьюировать меня у моего порога. Она пришла льстить и ушла с угрозами. Она перечислила заслуги своего племянника, принца крови и очаровательного молодого человека, с которым я часто играл в футбол. Его смущение было велико. Ему нравятся европейцы, и я ему нравлюсь. Мы всесторонне обсуждали вопрос. Он предлагал мне самую прекрасную из гурий своего княжества. Но Амаи я дол жен возвратить. В ней течет королевская кровь. Это оскорбление для его тетки и, что еще хуже — это опасно для меня. Местные малайцы не так цивилизованны, как он. Могут произойти волнения, очень серьезные волне ния. Он покачал головой и улыбнулся, совсем как мой начальник полиции; он с большим успехом мог разго варивать с ветром, чем пытаться сломить мое шотланд ское упорство. Я не желал ссориться с ним, а тем меньше задевать его гордость. История произвела некоторый шум в европейских кругах. Она дошла до ушей резидента, и я счел необходимым посоветоваться с юристом.
Я явился к господину К. — видному правительствен ному чиновнику, женатому на малайке и члену семьи, прославившейся службой на Востоке. Его неофициаль ный совет — официальный походил на брачные советы из «Пунша» — был продиктован дорого обошедшимся ему запасом восточной мудрости.
— Это вопрос сохранения лица, — сказал он. Нужно выиграть время. Скажите, что вы собираетесь перейти в магометанство.
Во время беседы с племянником Гагулы я сам поду мал об этом совете. Когда выяснилось, что другого выхода нет, я сказал ему: «Я готов стать магометанином. Я написал архиепископу кентерберийскому, чтобы испро сить необходимое разрешение».
Когда мужчина увлечен женщиной, то нет пределов той низости, на которую он готов. Другим мое поведение казалось низким и подлым, но не мне. Чтобы удержать Амаи, я был готов принять магометанство. Это не такой эпизод в моей жизни, которым я горжусь или который я оправдываю моей молодостью или неопытностью, но в то время это было — в истинном смысле слова — убийствен но серьезно. Это было не только увлечение. В моей душе было чтото похожее на страсть к борьбе. Это же чувство я испытывал во время футбола, предпочитая борьбу с более сильным противником легкой победе. Я противопоставил себя всему миру и я решил рискнуть до конца. Принц признал себя удовлетворенным. Но не Гагула и деревня — Амаи и я оказались отверженными. Моя футбольная команда ушла от меня. Акбар, мой лучший хавбек, кото рый номинально занимал пост военного министра Гагу лы, удалился в джунгли. Меня предупредили, что он собирается впасть в «амок». Мой китайский повар покинул меня. Он боялся того, что может чтото приключиться с моей пищей.
А затем я заболел. День ото дня исключительно острая форма малярии опустошала мое тело и кровь. Днем и вечером моя температура поднималась с регуляр ностью будильника. Явился мой врач. Как и все осталь ные, добряк был захвачен каучуковым бумом.
Пределом его визитов была миля, а так как мое поместье было его самым дальним визитом, я не мог часто прибегать к его помощи. Он пичкал меня хинином, но без особой пользы для меня. Проходили месяцы, моя болезнь осложнилась постоянной рвотой. Я не мог при нимать твердой пищи. В три месяца я потерял четверть своего веса. Я чувствовал себя подавленным и несчаст ным. Целый день я лежал в своем шезлонге, пытаясь читать, проклиная служащих и «кенгани», которые при ходили беспокоить меня вопросами по поводу работ на плантации. Я чувствовал себя лишним и всем в тягость.
Поавда ее веселость иногда становилась невыносимой Ж любила шум, что для малайки означает любить таммофон. Для нее было небезопасно показываться на пят Поэтому она целый день сидела дома и слушала" «Я возвращусь, когда деревья зацветут». Теперь я разбил бы пластинки или бросил бы их ей в голову, но в то врем* я был слишком слаб. Вместо этого я сделался мучеником Моей единственной защитой от граммофона был рояль Когда я не мог больше выдержать «цветущих деревьев» я предлагал ей сыграть на дряннейшем инструменте который я взял у своего родственника. Тогда Амаи пододвигала ко мне табуретку, набрасывала шаль на мои плечи и садилась около меня, а я со стучащими зубами и онемевшими пальцами пытался исполнить мотивы слышанные мной в Вене и Берлине. Её музыкальные вкусы были совершенно примитивны. Без сомнения, ей i понравились бы негритянские песенки и еще больше f томные цыганские мотивы. Но в те дни «Дунайские волны» казались ей верхом совершенства и, если бы кто нибудь из знаменитых исполнителей венских вальсов по явился в моем бунгало, она тут же забыла бы меня.