Собственно говоря, у израильского правительства и не было таких намерений. В сентябре 1951 г. кнесет принял новый закон, легализовавший захват арабских владений. Основное положение этого закона явилось для отсутствующих арабских собственников тяжелым и крайне болезненным ударом. Ведомство Государственного опекуна получило право не только управлять оставленной собственностью и сдавать ее в аренду, но и продавать ее. Покупателем должно было выступать Управление по делам развития, некое юридическое лицо, созданное для того, чтобы правительство могло избежать обвинений в конфискации собственности; это Управление в дальнейшем перепродавало землю правительственным структурам либо, что чаще случалось на практике, Еврейскому национальному фонду, который, в свою очередь, сдавал собственность в аренду тем же поселенцам или поселениям, которые изначально ее и захватили. Таким образом, все улаживалось в кратчайшие сроки, и ясно было, что в сложившейся ситуации арабам не на что претендовать. Из 370 еврейских поселений, основанных в период 1948–1953 гг., 350 были созданы на базе собственности отсутствующих землевладельцев. В 1954 г. более трети еврейского населения Израиля проживало на территории, являвшейся собственностью отсутствующих землевладельцев, и почти треть новых репатриантов (350 тыс. человек) поселились в городах и деревнях, оставленных арабами.
Отвечая на запросы Палестинской комиссии, Израиль высказывал заверения в том, что средства, полученные от продажи собственности отсутствующих землевладельцев, будут переданы беженцам для использования по их усмотрению. При этом, однако, отмечалось, что не может быть и речи о выплате компенсаций до тех пор, пока не начнутся мирные переговоры, как это предусмотрено Резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН от 11 декабря 1948 г.; впрочем, и тогда, как подчеркивал министр иностранных дел Моше Шарет, компенсационный фонд будет использоваться отнюдь не для репатриации беженцев, а исключительно для их расселения вне территории Израиля. К тому же будет произведен взаимный учет убытков, при котором принимались бы во внимание встречные иски граждан Израиля по поводу конфискации еврейской собственности в арабских странах. Моше Шарет не упускал случая напомнить мировой общественности, что в период 1948–1953 гг. в Израиль прибыло порядка 400 тыс. еврейских беженцев, ставших жертвами ксенофобии в мусульманских странах, и что все они приехали в Израиль без гроша, поскольку власти этих стран перед выездом лишили их практически всего имущества, в результате чего они вынуждены были жить на полном иждивении еврейских благотворительных организаций в Израиле. И наконец, неизменно добавлял Шарет, возможности его правительства выплачивать компенсации с неизбежностью ограничиваются экономическими проблемами, связанными с непрекращающейся арабской блокадой и бойкотом — и это обстоятельство также не может не быть принятым во внимание. Позиция Израиля была твердой и, судя по всему, непоколебимой.
Арабские беженцы: репатриация или переселение
Положения Резолюции Генеральной Ассамблеи ООН от 11 декабря 1948 г., призывавшие арабские страны и Израиль безотлагательно начать мирные переговоры и позволить беженцам вернуться в свои дома “в кратчайшие разумно возможные сроки”, несомненно, выглядели гуманными и человечными. Однако обе стороны — и арабы, и евреи — реагировали на эти условия безо всякого энтузиазма. Арабы настаивали на том, что следует дождаться окончательного решения проблемы беженцев, прежде чем они согласятся приступить к рассмотрению идеи мирных переговоров. Для израильтян такой подход был неприемлем. Дело, однако, заключалось в том, что израильтяне не считали нужным четко сформулировать свою позицию — хотя бы для того, чтобы самим уяснить ее в полной мере. Джеймс Д. Макдональд, первый посол США в Израиле, вспоминал:
“Я сомневаюсь в том, что на протяжении первого беспокойного года существования страны у высшего руководства Израиля могло найтись время сосредоточиться на проблеме беженцев. У меня сложилось совершенно отчетливое впечатление, что этот вопрос был оставлен ими на усмотрение технических исполнителей. Похоже, что никто из большой тройки — ни Вейцман, ни Бен-Гурион, ни Шарет — не задумывался о глубинном смысле этой трагедии, не говоря уж о Необходимости предпринять некие меры в этом направлении. Д-р Вейцман, при всем его врожденном рационализме, с чувством и волнением говорил мне о “столь чудесном упрощении задачи Израиля”, а также о значительно более страшной трагедии — гибели шести миллионов евреев в годы Второй мировой войны. При этом он спрашивал: “Что сделали страны мира для предотвращения этого геноцида? Почему в штаб-квартире ООН и в западных столицах проявляют такое беспокойство о судьбах арабских беженцев?””