Установления эти переходили преемственно в статуты Вислицкий и Литовский. В Вислицком статуте 1347 года, составленном из статутов Великой и Малой Польши, определено было: «А кто кому дерево зрубит со пчелами, имеет заплатить гривну (1 рубль 76 копеек) тому, чiи пчелы, а другую — судове гривну; а хто бортное дерево зрубит без пчел, то полгривны (88 копеек) заплатить, а судове — другую полгривны». По Литовскому статуту борти разделялись на господарские, панские и земянские. Бортники, посещая свои борти, имели право брать с собою только «секиру и пешню, чем борти робити»; имели право надрать «лык на лазиво або лубя на лазын и на иншые потребы борътницкие».[43] Если б дерево опалило огнём, то «было волно им улей з бортью выпустити, а верховье и корень того дерева оставити в пущы тому пану, чия пуща есть».
Владетель пущи, рубя лес, обязан был находящимся в пуще чужим «бортем, а дереву жадное шкоды вчинити».[44] За порчу бортного дерева полагалась «копа грошей»; срубивший или испортивший сосну «пчолницу», хотя бы в то время пчёл в ней не было, платил «полкопы грошей»; за порчу сосны или дуба бортного, в котором пчёлы ещё не бывали, или сосны «кремленой», платили 15 грошей. Статьи Русской Правды о «пчелах нелажоных» повторяются и в Статуте. Кто выдерет «нелажоных пчел», тот платит по Статуту 1529 года полукопу грошей, по Статуту 1588 года — по две копы грошей, а за лажоные — 15 грошей; по Статуту 1588 года, кто в пасеке или в лесу выдрал пчёл или с ульем взял — платит 3 копы грошей; «если бы кого з лицом поймано, такового мают сказати яко злодея на горло; а хто бы свепет в чыем лесе умыслне порубал и мед выбрал, тот мает за то шесть рублей грошей заплатити».[45]
Московские Судебники 1427 и 1550 годов ни словом не упоминают о бортном и пчелином промысле; о нём упоминается только в прибавлениях к Судебнику 1550 года, заимствованных из Литовского статута. Справедливым оказывается Михалона[46] свидетельство (1550), что москвичи даже хвастались, что они пользуются литовскими законами! В прибавлениях к Судебнику за порчу бортного дерева с пчёлами велено брать 2 рубля, а без пчёл — 25 алтын, а за неделное бортное дерево — 12 алтын 4 деньги. «А кто будет у кого пчелы выдрал неподлаживаючи, а дерево не портил, тому повинен будет платить за всякие пчолы по полутора рубля».
Уложение 1649 года, следовавшее за Судебниками, заимствовав из Литовского статута 56 статей, взяло в том числе и статьи о пчёлах. По Уложению, за бортное дерево с пчёлами положено 3 рубля, а без пчёл, в котором дереве наперёд того пчёлы были, полтора рубля; а в котором дереве борть была сделана, а пчёл не бывало, и за то 25 алтын; за кряж невыделаный по 12 алтын 3 деньги, сколько их ни испортит. Кто выдерет пчёл, а бортей не испортит, на том доправить за всякие пчёлы по полутора рубля; за покражу улья — по три рубля за улей, да ещё бить его кнутом; а кто подсечёт дерево с пчёлами и мёд из того дерева выдерет, на том доправить 6 рублей и отдать истцу.
Но с упадком мёдоварения, подорванного кабаками, законы о пчёлах, заимствованные Уложением, не имели никакого значения, и пчеловодство упадало больше и больше. Наконец, по Своду законов, составленному в текущем столетии, «усовершенствование пчеловодства принадлежит к ведомству Министерства государственных имуществ».[47]
Глава III
Первое появление пошлины с питей.
Медовые дани. Подать с хмеля и солода
Повсеместное обилие мёда и других продуктов, употреблявшихся для приготовления питей, вызвало установление пошлин — «как пошло исстари» — и мыта,[48] которые собирались с мёда, с хмеля, с солода, а также натурой — мёдом и хмелем. Медовые дани известны были во всём славянском мире. Дубровник приобретал земли «со всеми правими медами». Древляне в 946 году платили дань мёдом и скорою. Мстислав в 1125 году установил собирать «со ста по две лукне мёду».[49] Владимирский князь Мстислав Данилович в 1289 году за крамолу жителей города Берестья (Брест-Литовска) наложил на них дань, в число которой шло, между прочим, «со ста по две лоукне меду». Дань эта впоследствии носила название медовой дани, медового, оброка медового, оброчного мёда.
В Новгороде в договорах, по которым принимали князей, помещались и условия на право варить мёд. По первой новгородской грамоте 1263 года князь посылал своего медовара в Ладогу: «А в Ладогу ти, княже, слати осетрьник и медовара по грамоте отца своего Ярослава». Но при этом новгородцы прибавляли: «А ту грамоту, княже, отъял еси, а та грамота, княже, дати ти назад». То же повторялось в договорных грамотах 1309 года с князем Михаилом Ярославичем тверским, 1326 года с князем Александром Михайловичем тверским, и даже в 1571 году с великим князем Иваном Василичем, которому новгородцы говорили: «И в Ладогу вам слати осетрники и медовары по старым грамотам, по хрестным».
Дань ржовская с города Ржова, соседнего Иван-городу, и принадлежавшего сначала Пскову, потом Новгороду, литовскому королю, и наконец Москве, во время новгородского владения определялась так: «А люди на них варят дванадцать варов пива, а дванадцать ночей ночовати им у волости, и в осень дванадцать, и зиме дванадцать, — а Зенко Еховичь с своим племенем владыце дают чотыри пуды меду пресного, а великому князю московскому с тых двух третей ничого не давали, а владыце новгородскому и бояром новгородским большей того не хоживало ничого, как в списку стоит, как поведают старые люди». Так всё велось до тех пор, когда царь взял Новгород, и «вечо им сказил», и началось то, чего прежде не бывало… «А того здавна не бывало, — продолжает записка о ржовской дани, — што владычним бояром ездити по тым жеребем, много нижли только одно посельник ездит по тым варом пивным, поки объедет пива, а объехавши пива прочь едет и прикажет ржовитину заведать от себе как вышей писано». — «То как вжо князь великiй Новгород зневолил и вечо им сказил, — заключает записка, — то бояре новгородские живут на волости, судят и рядят и люди грабят, и берут што хотят, и мучат люди, а с москвовичы с Костентиновыми слугами посполу съезджаются — одна их вся дума». Но было время, когда этих вещей не делалось даже во владениях самого московского царя. Поместья раздавались ещё «с тамгою[50] и бортью», как потом стали раздавать их «с тамгою и кабаком». Оброчными варями[51] княжескими заведовали волостели[52] и даньщики: «А коли ны будеть слати своих даньщиков в город и на вари, и тобе слати с нашими данщики своего данщика, опричь Ростовця и Перемышля и Козлова броду, а что сберуть, а тому идти в мою казну».
Первые известия о хмеле встречаются на западе, в северной Франции и Нидерландах с VIII века. На Руси о хмеле упоминается в Начальной летописи; древний Новгород вместе с воском и мёдом отправлял за море и хмель, собираемый в земле Тверской и Суздальской. В договорной грамоте 1263 года Новгорода с князем Ярославом тверским пошлина с хмеля определялась так: «А от новгородца и от новоторжца у мыта имати от воза на две векши, и от хмельна кароба». В договоре 1309 года с князем Михаилом тверским: «А что, княже, мыт по суждальской земли и в твоей волости, от воза имати по две векши, а от лодьи и от хмельна короба». Наконец, в договоре 1571 года с князем Иваном Василичем: «А что мыт по суздальской земли в вашей волости, от воза имать по две векши, и от лодьи и от хмельна короба».
В купчих XIV и XV веков упоминаются «хмельники» при сёлах: «На низу куплены три села — и ловищи тих сел и хмельники тих сел и подскотины». В летописях записано несколько случаев дороговизны хмелю. В 1466 году «хмель дорог бяше, по 100 и 20 денег (4 рубля 80 копеек) зобница». В 1467 году: «Бысть хмель дорог во Пскове, зобницу купиша по полтине и по 10 денег» (2 рубля 40 копеек). — «Толко бысть хмель силно, по 60 денег ползобие (2 рубля 40 копеек), толку того было не велико время, а опять в немнозе понакладали, а он ссел, и по 15 денег (60 копеек серебром) зобница хмелю доброго. Такожь и в Новегороде было». В том же в 1467 году в Твери «бысть хмелю оковь по рублю» (около 3 рублей серебром). В Муроме в 1692 году кипа хмелю весом 22 пуда стоила с провозом 7 рублей 21 алтын 4 деньги. В XVII веке хмель разводили в Шуе и выписывали из Литвы через Псков. При Михаиле Фёдоровиче послана была во Псков грамота с запрещением покупать у литовцев хмель, потому что посланные за рубеж лазутчики объявили, что есть на Литве баба-ведунья, и наговаривает на хмель с целью навести на Русь моровое поветрие…[53]
43
Бортник имел право нарезать себе лыка и свить из него лáзиво, или лéзиво, лáзево — так называли плетеницу, бортницкую плеть — верёвку для влезания на высокие деревья для добычи мёда из бортей. Концы лазива, или плети, попеременно захлёстывались вокруг ствола, образуя петли-стремена, используя которые бортник поднимался по стволу дерева. Подробное описание слова
Бортник имел также право сделать из лыка лазын (в других списках написание
44
Во фразе, в том виде, в котором она попала в печать, на первый взгляд, нет логики: как будто тот, кто рубит лес
45
Копá в западных говорах — полтина медью, пятьдесят копеек (другие источники утверждают, что шестьдесят копеек). Прыжов приводит примеры из документов, написанных в областях, прилегающих к Литве и Польше, так что здесь имеются в виду литовский и польский грош. (Русский грош, введённый в оборот в 1654 году, был монетой в две копейки.) В сочетаниях «три копы грошей», «шесть рублей грошей»
46
Михалóн, которого обычно называют Михалóн Литви´н (латинское написание его имени Michalon Lituanus значит буквально Михалон Литовский), — автор сочинения «О нравах татар, литовцев и москвитян»; этот труд, написанный на латыни в 1548–51 годах, был издан в 1615 году в Швейцарии. Часть современных исследователей склоняется к мнению, что под псевдонимом скрывается Венцеслав (Венцлав, Вацлав) Миколаевич, живший около 1490–1560 годов. Миколаевич был литовцем по национальности и, что важнее, состоял латинским секретарём при канцелярии великого князя Княжества Литовского (в 1534–42 и 1547–55 годах).
47
В текущем столетии указывает, конечно, на XIX век. В дореволюционных изданиях эта глава имела ещё один параграф с припиской автора: О теперешнем положении Полесья, до сих пор ещё необычайно богатого мёдом, смотри «Вестн. Юго-Западн. России», т. III, кн. VIII, стр. 117.
48
Мы´то, мыт — пошлина за ввоз, провоз товара; по мнению Прыжова, которое он изложил прямо в тексте, слово
49
Лукнá, лоукнá — лукнó: берестяной короб, плетёная корзинка, лукошко. Это также старинная мера ёмкости для сыпучих продуктов, икры и мёда. В Русской правде читаем: «за кормъ, и за вологу, и за мяса, и за рыбы 7 кунъ на неделю, 7 хлебовъ, 7 уборковъ пшена, 7 луконъ овса на 4 кони». Некоторые исследователи предполагают, что лукно могло быть размером в четыре, пять и шесть пядей и вмещать по восемь, десять и двенадцать пудов соответственно. Ниже в летописных цитатах встречается
50
Тамгá — клеймо, штемпель. В текстах, которые цитирует Прыжов,
51
В. И. Даль в своём «Словаре» объясняет нам, что слово вáря в старину имело значение: место или заведение, где варились пива и меды, варня. Полезно принять во внимание и другие значения этого слова, которые, на наш взгляд, объясняют слова
52
Волостéль, управитель волости от имени великого князя или удельного князя, не получал государственного жалованья, он «кормился» за счёт населения, платившего налоги.
53
Некоторые усматривают в действиях царя некую хитрость: напугав русских людей, склонить их к тому, чтобы они больше покупали и продавали на своём, внутреннем рынке. Однако, читая «Историю» С. М. Соловьёва, убеждаешься, что причиной запрета было всё-таки суеверие. «В 1632 году царь писал псковским воеводам: