Раздался стук в закрытую на крючок дверь. Князь открыл. За дверью стоял подъесаул, без фуражки, в накинутой на плечи какой-то кацавейке, с озабоченным хмурым лицом.
— Что случилось? — дрогнувшим голосом спросил князь, ощущая всей душою надвигавшуюся опасность.
— Смею доложить, что идуть, — отрапортовал подъесаул, прикладывая руку к виску и чуть пригибаясь в коленках. — Дозорные доложили, идуть большим отрядом.
— Кто идёт? Полковник Корсаков! Кто идёт? — воскликнул князь, в то же время сам всё понимая.
— Мы решили пока оставить, наши большим отрядом ушли в соседнюю станицу, чтобы там взять под охрану, — говорил подъесаул, и в это время в густой предутренней тишине раздался отдалённый раскатистый выстрел, всё разъясняя князю без лишних слов.
— Полковник Корсаков! — крикнул князь и побежал будить жену и дочь. Но они уже встали и спешно одевались, понимая, что медлить нельзя. Сын стоял у окна, проверяя свой браунинг, затем открыл чемодан и, вытащив оттуда наган, зарядил его. Сестра с ужасом смотрела на брата, и сердце её, только-только проснувшееся после глубокого сна, как-то вдруг испуганно замерло. Когда они вышли из дома, офицеры во главе с полковником сидели на конях и ждали, тихо переговаривались между собою, курили. Лёгкий туманец покрыл всё округ; с мокрых жердин, обтягивающих двор приезжего дома, тех жердин, которые вчера ночью казались забором, капала роса, по двору уже бегала, припадая на бочок, курица. Серенькая, мокренькая, хромоногая, она напомнила сегодняшний день, с низким серым небом, мокрыми кустами, заборами, крышами небольшой станицы, в которой ещё спали.
Василий Михайлович перекрестился и помог жене взобраться на бричку, побросал свои немудрёные пожитки, сел сам, отметив, как ловко и легко вскочила а экипаж дочь. Лошади под офицерами вздрагивали: им явно не нравилось раннее утро. Когда снова вдалеке раздались выстрелы, одна из них, вскинув ощерившуюся пасть, тихонько, как бы не решаясь или боясь затянутых удил, заржала. Двор, в котором они ещё находились, напоминал скорее небольшую крепость. Он был обнесён низеньким каменным забором, метра в полтора, по верху протянуты от столба к столбу жердины. Дом, под стать забору, до окон был выложен из камня, а выше — огромные, толстенные брёвна из лиственниц с узкими прорезями окон, напоминающими бойницы» низкая крыша из щепы — всё это придавало вид хмурый, несколько воинственный и надменный, Этот дом, двор с каменным колодцем, с деревянным воротом, с погребом, в котором подъесаул держал солёную капусту и огурцы, как-то обнадёживали, и отсюда не очень хотелось уезжать.
Дом стоял на небольшом холме, и вся станица была видна как на ладони. В общем состояла она всего из одной небольшой, в пять домов, улки, обсаженная тополями, акациями, с крепкими дворами, заборами, каменными сараями, колодцами, — во всём чувствовалась основательность и прочность, видно было, жили здесь зажиточные, хозяйственные казаки. Мощённая камнем дорога по улке матово блестела от выпавшей ночью росы, только две курицы да пара неприкаянных гусей шлялись по ней, станица будто вымерла.
— С Богом, — хрипло проговорил князь, оглядываясь, и только блеснули его глаза от невыносимой жалости, ибо никогда не мог он представить, что в родной стране, среди родного народа, который он любил, знал и считал себя его частицей, будет ощущать себя в опасности. — Пшёл!
Повозка тронулась и покатилась по каменной выщербленной дороге; колёса застучали, заскрипели с готовностью и даже какой-то лихостью. От их весёлого скрипа у Дарьи на душе повеселело. Дорога поднималась в гору. Вскоре они увидели впереди горы — небольшие, лесистые, с пожелтевшими деревьями, с разломами и низко зависшими над ними разорванными, белобокими облаками, — обычный пейзаж уральских предгорий. У огромного дома подъесаула переминались под казаками кони разных мастей. Всего казаков было человек десять. Не более.
Вскоре они нестройно зацокали на конях по каменистой дороге во главе с подъесаулом, глаза которого беспокойно перебегали с одного на другое. Он с испугом поглядывал на князя, словно боясь опасности, которой подвергались они. Подъесаул приотстал, поравнялся с бричкой, желая что-то сказать его сиятельству, но не смог произнести ни слова. Его мысли имели неправильный, нестройный ход. Подъесаул мыслил чётко и пронзительно только после принятия хорошей дозы собственной горилки, приготовленной лично женой Авдотьей. После чарки мысли в голове выстраивались в шеренгу, зрение столь обострялось, что он мог умножить тысяча шестьсот тринадцать на тысяча девятьсот тринадцать и дать правильный ответ, а также увидеть на горе Чубук заблудшего козла с соседнего двора. Сейчас же подъесаул никак не мог сосредоточиться, хотя нутром ощущал грозящую опасность. И очень желал её предотвратить. На краю станицы казаки остановились, посовещались, выжидательно поглядывая на офицеров, гарцевавших на отменных жеребцах. Подъесаул что-то сказал казакам, те закивали головами в овчинных папахах, осклабились, словно посмеялись над чем-то непотребным. Подъесаул подскакал к офицерам, лихо козырнул и сказал: