Хорошо сказано. Но не буду отрицать, что эта мысль (при всем моем огромном уважении к Марку Блоху) всегда казалась мне слишком ограниченной, не соответствующей истинно научному мышлению. Разве время не опередило греческих философов и физиков, утверждавших, что человек — «центр вселенной» и «мера всех вещей»? Ведь после досократовского периода и Птолемея появились революционные идеи Коперника!
Говоря более точно, — если принять слова о «людоеде» и «свежем мясе» в буквальном смысле, — не означает ли это, что профессионала историка не заинтересует целая категория документов, содержащих последовательные ряды или качественные оценки, как то: старинные метеорологические наблюдения, фенологические и гляциологические тексты, суждения о климатических событиях и т. д. На худой конец, историографы, изучающие только человеческое общество, могли бы принять во внимание эти документы, но никак не для того, чтобы вскрыть присущее им климатологическое содержание, а лишь для того, чтобы с их помощью уточнить ту или иную деталь истории человечества, обычно совершенно незначительную, имеющую лишь местный или частный характер (например, какую-нибудь подробность из истории термометра в определенную эпоху или развитие способов сбора винограда в таком-то винограднике).
Действительно, первое, что можно отметить и что преобладало в приемах историков до настоящего времени, — это их равнодушие к истории климата. Почти все они проявляют свою несостоятельность в использовании старинных рядов климатологических документов.
Эта незаинтересованность имела серьезные последствия. В самом деле, если даже документы, о которых идет речь, и не интересуют по сути дела историю человечества, единственно, по мнению Марка Блоха, заслуживающую внимания, то их исследование, анализ и использование являются именно тем, что относится, в строгом смысле слова, к профессии историка и только к ней. Пока квалифицированный специалист не примется за выполнение своих обязанностей, документ, заброшенный всеми, остается не использованным. Хуже всего (и так бывает часто), документ теряется: сколько осталось от большого числа рукописных сводок метеорологических наблюдений XVIII столетия, упомянутых Анго в 1895 г. [12]?
Разумеется, «худшее не всегда верно». При отсутствии профессионалов на сцене появляются неквалифицированные люди. Хорошо еще (и это, пожалуй, предпочтительное решение) если сами метеорологи собирают старинные тексты. И так как эти исследователи[7] не палеографы (кто мог бы их в этом упрекнуть?), то они вынуждены использовать главным образом старинные компиляции о ненастьях, например, компиляцию Вандерлиндена [369]. Однако роковым образом графики, построенные различными авторами на основе таких данных, поразительно сходны друг с другом. Такое совпадение не свидетельствует о корреляции, а просто является результатом пользования неким идентичным источником[8]. Такая ситуация существует до тех пор, пока какой-нибудь молодой историк не обнаружит новых данных (вроде Джона Титова [361], который открыл в архивах английских епархий сразу сотни новых текстов о метеорологических условиях XVIII в.).
И это лучший из возможных случаев, когда работа более или менее образованных дилетантов позволяет ожидать вмешательства судьбы в лице квалифицированного историка.
Однако в большинстве случаев так не происходит, и непричастность историков к метеорологии остается непоправимым фактом. Разве это случайность, что историческая фенология почти не продвинулась вперед после Анго [11]? Что после Мужена [266 б—е], Рихтера [312; 313; 314; 315] и Алликса [9] обнаружено совсем мало старинных и значительных по содержанию текстов об альпийских ледниках? Что после работ Рену[9] ни один метеорологический ряд XVIII в. не был восстановлен во Франции? Нет, в данном случае нет никакой случайности. В вопросе о колебаниях климата, как-никак весьма увлекательном, наука после работ пионеров и талантливых любителей застыла и топталась на месте, так как специалисты, которые могли бы продвинуть исследования вперед, то есть специалисты по средневековой и современной истории, уклонились от этого. Они интересовались лишь историей человечества, а изучать явления природы казалось им недостойным призвания людей, занимающихся гуманитарными науками.
Из опасения, что целая область в исторической науке, пригодная для исследования, останется неразработанной, следует все же если не оспаривать, то по крайней мере нюансировать и дополнить мысль Марка Блоха. Превратить историка только в специалиста по вопросам гуманитарных наук это означает искалечить его. Историк — это человек, изучающий время и архивы, человек, для которого ничто из того, что является документальным и в то же время датированным, не может быть чуждым. Возможно, что это чаще всего и будет составлять основу деятельности этого привлекательного «людоеда», этого антропофага, о котором говорил Блох. Но в некоторых случаях он способен также заинтересоваться и самой Природой. С помощью своих неизменных методов изучения архивов он может наглядно представить отдельно взятую эпоху в ее развитии и обнаружить, например, ритмы или недавние флуктуации климата.