Что касается эмигрантов, имена которых не могли быть исключены из списка по гласности их участия в эмиграции, то в отношении них были соблюдаемы прежние законы. Нельзя было поступить иначе, ибо если несчастные возбуждали сожаление, то, напротив, виновные, оставившие отечество, с тем чтобы идти против него с оружием в руках или накликать на него врагов, возбуждали всеобщее негодование.
Впрочем, ни в одном случае возвращавшиеся эмигранты не имели права отыскивать свои проданные имения. Продажа была признана неотменимой.
Закон, предложенный правительством, приняли огромным большинством, несмотря на некоторые замечания, сделанные в Трибунате теми, кто находил его или слишком строгим, или недостаточно милостивым для эмигрантов.
В числе существовавших тогда законов, казавшихся нестерпимой тиранией, было и запрещение завещаний. Перед смертью позволялось располагать только одной десятой долей имения, если у умирающего были дети, и одной шестой, если детей не было.
Это являлось и в самом деле нарушением всех прав собственности, одним из самых чувствительных угнетений революционного правления; смерть поражает каждый день, и тысячи умирающих, кончая жизнь, не могли исполнить желания сердца и наградить тех, кто служил им и утешал их в старости.
Для этого преобразования нельзя было ждать издания Гражданского кодекса. Начертали закон, которым право завещания было восстановлено, но в известных границах. По этому закону, отец, если оставлял, умирая, менее четырех детей, мог в духовном завещании располагать четвертой долей своего имущества, если менее пяти — пятой частью, и так далее, в той же пропорции. Если у него были только восходящие или боковые родственники, то он мог располагать половиной; если же вовсе не было родственников, имевших право на наследство, то он располагал всем имуществом.
Наконец, внимание обоих собраний было обращено на законы о финансах. Немногое мог сказать об этом предмете Законодательный корпус, потому что обе законодательные комиссии уже издали все нужные законы. Административные меры, принятые на основании этих законов правительством для преобразования финансового управления, не могли подлежать разбору. Однако же, хотя бы Для виду, надо было утвердить бюджет на 1799 год.
Если бы подати исправно выплачивались и честно взносились сборщиками, то положение государственных финансов было бы сносно. Постоянные подати могли доставить до четырехсот тридцати миллионов; к этому числу думали снова привести государственные расходы в мирное время; надеялись даже ограничить их гораздо меньшей суммой. Опыт скоро доказал, что даже в мирное время нельзя ограничиваться суммой менее пятисот миллионов; но в то же время оказалось, что нетрудно повысить до этой суммы и доход, притом не увеличивая тарифов. Бюджет того времени доходил до шестисот или шестисот двадцати миллионов.
Недостаточность доходов была значительна и несомненна только в отношении военных расходов; в этом нет ничего удивительного, так бывает везде. Никогда и нигде нельзя вести войны с помощью обычных доходов, вполне удовлетворяющих потребности в мирное время. Если бы это было возможно, то означало бы, что в мирное время подати без нужды увеличены. Но теперь, из-за прошедших беспорядков, неизвестно было, дойдет ли бюджет, со включением военных издержек, до шестисот, семисот или восьмисот миллионов. Опыт показал, что, прибавив к обычному бюджету около ста пятидесяти миллионов, можно будет вести войну, но с тем условием, чтобы войска одерживали победы и жили на неприятельской земле.
Итак, имелся недостаток в сто семьдесят миллионов. Но не в том заключалось главное затруднение; странно было бы требовать, чтобы тотчас по выходе из финансового хаоса доходы и расходы пришли в равновесие. Надо было сначала обеспечить взнос прямых податей. По достижении этого первого результата правительство могло надеяться, что скоро будет в состоянии удовлетворить самым необходимым потребностям, ибо от этого кредит должен был подняться, а при помощи различных кредитных билетов правительство получало от капиталистов деньги на все государственные потребности. Над этим без отдыха трудился Годен, поддерживаемый во всех встречавшихся ему затруднениях сильной и непоколебимой волей Первого консула.