Отныне ничто не останавливало генерала Монсея, кроме трудностей с продовольствием в бесплодных долинах Верхней Швейцарии. Первые его колонны уже спустились, но несколько дней следовало ждать остальных, что составляло большое неудобство, потому что надо было торопиться, если хотели спасти Геную.
Бонапарт был теперь уверен, что соединит все свои колонны. Французская армия окончательно утвердилась в Миланской области, использовала австрийские запасы и готовилась вступить с австрийцами в решительную битву.
Сдача Генуи, если бы она произошла, могла сделаться весьма неприятным обстоятельством, во-первых, для храброго войска, которое защищало Геную, во-вторых, потому, что осаждавший ее корпус подкрепил бы барона Меласа и затруднил генеральное сражение, которым должна была кончиться кампания. Но если бы Бонапарт одержал победу, — Генуя и Италия были бы завоеваны одним ударом. Тем не менее присоединения корпуса Монсея нельзя было ожидать ранее 5-го или 6 июня, а до той поры Генуя продержаться не могла.
Барон Мелас, которого последние известия совершенно разочаровали, видя, что противник занял Милан, наконец осознал обширный план, который против него замыслили, а в довершение несчастья узнал о неудачах, постигших генерала Края, и о его отступлении на Ульме. Тогда барон оставил наконец свою систему полумер и отдал генералу Эльсницу решительный приказ уйти с моста на Варе, а генералу Отту — снять осаду Генуи и соединиться в Алессандрии.
Этого-то генерал Бонапарт и ждал для спасения Генуи. Но, очевидно, было предопределено свыше, чтобы благородная и несчастная Лигурийская армия до конца заплатила кровью и страданиями и претерпела прискорбную сдачу — для торжества Резервной армии.
Массена выдержал характер до последней минуты. «Прежде чем сдаться, — говорили солдаты, — он даст нам съесть свои сапоги!» Говядину прикончили, стали есть конину; жалкий хлеб, изготовленный из овса и бобов, также был съеден весь. С 23 мая Массена, собрав крахмал, льняное семя и какао, еще сохранившиеся в генуэзских магазинах, приказал из всего этого готовить похлебку, которую солдаты едва могли проглотить и переваривали с большим трудом. Почти все слегли. Народ, питающийся одним травяным супом, испытывал все муки голода. Улицы были запружены несчастными, умиравшими от истощения, а женщины, совершенно изнуренные, оставляли общественному милосердию своих младенцев, не будучи в состоянии их кормить.
Еще одно зрелище приводило в ужас и город, и войско: то были многочисленные пленники, которых Массена нечем было кормить. Он не хотел их отпускать под честное слово, с тех пор как заметил, что многие, отпущенные таким образом, снова появлялись в рядах неприятеля. Он предлагал австрийским генералам поставлять продовольствие, необходимое для ежедневного питания пленных, и давал честное слово, что из этих запасов ни крохи не будет выделено гарнизону. На честное слово такого человека можно было положиться, но ожесточение оказалось так велико, что заботу о пропитании пленных предоставили Массена, хотя бы несчастным пришлось переносить самые жестокие страдания. Неприятельские генералы решились варварски осудить своих солдат на ужасные муки голода, чтобы таким образом увеличить бедствия Генуи, оставив ей несколько тысяч лишних ртов.
Массена приказал давать пленным травяной суп, который отпускали и жителям города. Этого было недостаточно для сильных, здоровых солдат, которые за время богатых итальянских походов привыкли к изобилию; они ежедневно готовы были взбунтоваться. Чтобы они не помышляли о бунте, Массена приказал содержать их в старых остовах кораблей, поставленных посередине порта; на них была наведена сильная батарея, готовая при первом знаке грянуть смертельной картечью. Несчастные испускали страшные вопли, которые глубоко потрясали даже народ, измученный собственными страданиями.
С каждым днем число французских солдат уменьшалось. Они умирали прямо на улицах и были до того истощены, что генерал вынужден был позволить им нести караул сидя. Обескураженные генуэзцы не хотели больше нести службу в национальной гвардии, опасаясь наказания, как только австрийцы возьмут город и восстановят партию олигархов. По временам глухое негодование возвещало, что народное отчаяние готово вспыхнуть: чтобы предупредить этот взрыв, целые батальоны вынуждены были с зажженными фитилями дежурить на главных площадях города.