Австрийская кавалерия, со своей стороны, проводит несколько атак, чтобы удержать французов. Но атаки отражает конная гвардия, которой руководят Бессьер и Евгений Богарне. Ланн и Виктор, соединив наконец свои корпуса, наступают на Маренго и опрокидывают О’Рейли и гренадеров.
Смятение на мостах через Бормиду увеличивается с каждой минутой. Пехота, всадники, артиллерия — всё теснится к ним в беспорядке. Но мосты не могут вместить такого множества людей; солдаты бросаются в Бормиду, чтобы перейти ее вброд. Один артиллерист пробует перебраться через нее со своим орудием, это ему удается. Тогда вся артиллерия собирается последовать его примеру, но большая часть орудий и повозок застревают в реке. Французы, яростно преследующие неприятеля, хватают людей, лошадей, пушки, обозы.
Несчастный барон Мелас, за два часа перед тем оставивший свою армию победоносной, вернулся обратно при вести об этом сражении и не поверил своим глазам. Глубокое отчаяние овладело им.
Таким было кровопролитное сражение при Маренго, которое, как мы скоро увидим, оказало большое влияние на судьбы Франции и всего мира. Оно обеспечило мир Французской республике, а несколько позднее — императорское достоинство Первому консулу. За победу сражались жестоко, но она и стоила того, потому что никогда еще не означала более важных последствий как для одного, так и для другого противника.
Потери, относительно к числу сражавшихся, были огромны и превышали обыкновенные пропорции. Австрийцы потеряли около восьми тысяч убитыми и ранеными и более четырех — пленными. Штаб их тоже жестоко пострадал: генерал Хаддик был убит, пятеро генералов и множество офицеров ранены. Итак, австрийцы потеряли фактически треть своей армии.
Было ранено и убито шесть тысяч французов; до тысячи человек взято в плен, что также составляет четвертую долю из 28-тысячной армии, участвовавшей в сражении. Их штаб пострадал так же, как австрийский. Пять славных генералов были ранены, но величайшую потерю составлял Дезе. В глазах Первого консула потеря эта была так важна, что даже приуменьшила радость его при мысли о победе. Секретарь Бурьен, поздравляя главнокомандующего с этим дивным торжеством, сказал: «Какой прекрасный день!» — «Да, — ответил Первый консул, — он был бы истинно прекрасен, если бы я сегодня вечером мог обнять Дезе на поле битвы. Я хотел сделать его военным министром, — прибавил он, — и сделал бы его монархом, если бы мог».
Победитель при Маренго еще не подозревал, что скоро сможет награждать преданных людей коронами.
Несчастный Дезе лежал в широком поле, где-то близ Сан-Джулиано. Савари, преданный ему всей душой адъютант, отыскивая начальника между убитыми, узнал его по длинным волосам. С трепетным чувством поднял он его с земли, закутал в гусарский плащ и, положив на лошадь, перевез в главную квартиру, в Торре-ди-Гарофоло.
Хотя равнина Маренго была залита французской кровью, радость воодушевляла всю армию. От солдата до генерала, все чувствовали цену своего подвига и важность победы, одержанной в тылу неприятеля. Австрийцы, напротив, были убиты горем: они знали, что окружены со всех сторон и должны подчиниться воле победителя.
Барон Мелас, под которым в этот день были убиты две лошади и который, несмотря на почтенный возраст, вел себя как самый юный и отважный солдат австрийской армии, пребывал в глубочайшем унынии. В довершение всех несчастий начальник его штаба Цах, к которому он питал неограниченное доверие, находился в руках неприятеля. Напрасно останавливал барон взор на своих генералах: ни один не хотел подать спасительного совета, все негодовали на венский кабинет, который, поддерживая их обманчивые мечты, вверг их теперь в бездну несчастья.
Однако надо было все же на что-нибудь решиться. Но на что? Пробить себе дорогу оружием? Это испробовали — не. удалось. Отступить к Генуе или перейти верховья По и пробиться через Тичино? Но эти задачи было трудно выполнить и до сражения, а теперь, когда битва была проиграна, они сделались решительно невозможными. Генерал Сюше стоял в нескольких милях позади австрийцев, около Акви; генерал Бонапарт стоял перед Алессандрией, с победоносной Резервной армией. Оба могли соединиться и отрезать дорогу в Геную. Итак, спасения не было ни с одной стороны; надлежало покориться страшной мысли о капитуляции. Но в таком случае австрийская армия могла еще почитать себя счастливой, если, покинув Италию, спасет свою свободу и великодушием победителя не будет признана плененной!