Некоторые очернители старались доказать, что победа при Маренго и все сопряженные с ней результаты принадлежат генералу Келлерману. Но если уж непременно надо лишить Бонапарта этой славы, не лучше ли приписать ее генералу Дезе, этой благородной жертве счастливого вдохновения, который предугадывал распоряжения своего начальника и поспешил принести ему двойной дар: победу и свою жизнь? Или почему не приписать ее бесстрашному защитнику Генуи, который, удержав австрийцев на Апеннинах, дал Бонапарту время перейти через Альпы и потом сдал ему неприятеля с рук на руки наполовину истребленным?
Но в мире лишь глас народа определяет славу, а глас народа назвал победителем при Маренго того, кто своим гениальным предвидением постиг пользу перехода через Альпы в тыл неприятеля и трехмесячного обмана его бдительности, того, кто создал армию из ничего, перешел через Сен-Бернар без дорог, внезапно явился среди изумленной Италии, с чудным искусством окружил своего несчастного противника и дал ему решительное сражение, проигранное утром и снова выигранное вечером.
Впрочем, он и в самом деле был прекрасно поддержан своими генералами, и для возвеличивания его нет надобности жертвовать ничьей славой. Он наградил своих храбрых воинов блистательным образом, а смерть Дезе почтил самым благородным сожалением16.
Не покидая еще поля сражения при Маренго, Бонапарт решил вторично отправить письмо австрийскому императору. Хотя на первое письмо ответ ему был прислан не прямо, а посредством ноты Тугута Талейрану, он полагал, что одержанная победа дает ему право возобновить отвергнутые предложения.
В эту минуту он пламенно желал мира. Он чувствовал, что настоящая его роль состоит в примирении Франции извне, как он примирил ее внутри, и что исполнение этой роли придаст его зарождающейся власти больше законности, чем несколько новых побед.
К тому же, будучи склонным к сильным ощущениям, он оказался глубоко поражен видом равнины Маренго, на которой осталась лежать добрая четверть обеих армий.
Под влиянием всех этих ощущений Первый консул написал австрийскому императору довольно странное письмо.
«Среди поля битвы, — писал он, — среди страданий множества раненых и пятнадцати тысяч трупов умоляю Ваше Величество внять голосу человечности и не допустить, чтобы два благородных народа истребляли друг друга из-за интересов, им совершенно чуждых. На мне лежит обязанность склонить к тому Ваше Величество, потому что я ближе Вас к театру войны. Сердце Ваше не может быть так сильно поражено, как мое...»
Письмо было длинное. Со свойственным ему красноречием и языком не совсем дипломатическим Первый консул рассуждал о причинах, которые могут побуждать Францию и Австрию подымать друг против друга оружие.
«За что Вы сражаетесь? — говорил он. — За религию? В таком случае воюйте с русскими и англичанами, которые не признают Вашей веры, а не входите с ними в союзы. Или Вы хотите обезопасить себя от революционных идей? Но война, даруя Франции победы, уже распространила эти идеи на половину континента и распространит их еще более. Может быть, Вы деретесь за равновесие Европы? Но англичане угрожают ему гораздо более, чем мы; они сделались властелинами и тиранами торговли, и никто не смеет с ними тягаться, тогда как Европа всегда может удержать Францию, если бы она вздумала серьезно угрожать независимости народов. Или, — прибавлял воин и дипломат, — война ведется за сохранение Германской империи? Но Ваше Величество сами отдали нам Майнц и владения на левом берегу Рейна. К тому же вся империя усердно умоляет Вас даровать ей мир. Или, наконец, Вы воюете ради интересов Австрийского дома? Это естественно, но в таком случае приведем в исполнение Кампо-Формийский договор, который предлагает Вашему Величеству обширное вознаграждение за провинции, утраченные в Нидерландах, и притом предоставляет его там, где Вы сами желаете, то есть в Италии.
Благоволите прислать доверенных людей, куда Вам будет угодно, и мы прибавим к Кампо-Формийскому договору новые статьи, способные успокоить Вас насчет неприкосновенности второстепенных держав, в потрясении которых упрекают Французскую республику17.
На этих условиях мир можно считать заключенным. Постановим общее перемирие для всех армий и тотчас же начнем переговоры».
Генерал Сен-Жюльен, один из доверенных людей императора, должен был отвезти в Вену это письмо вместе с текстом конвенции.
Несколько дней спустя, когда первые впечатления поостыли, генерал Бонапарт стал жалеть о своем поступке, как часто жалел, отправив какую-нибудь значительную бумагу, не посоветовавшись с людьми более хладнокровными, чем он сам. Отдавая консулам отчет в этом своем поступке, он писал: «Я направил к императору курьера с письмом, содержание которого вам сообщит министр иностранных дел. Оно покажется вам несколько оригинальным, могу только сказать, что писано оно было на поле сражения».
16
Бонапарт велел воздать Дезе великолепные почести и позаботился о его военном семействе, взяв к себе двух его адъютантов, Раппа и Савари, которые, по смерти своего генерала, оставались без назначения. — Прим, автора.
17
Первый консул намекает тут на Голландию, Швейцарию, Пьемонт, Папскую область, Тоскану и Неаполь, в которых Директория Разожгла революции. — Прим, автора.