Адмирал Гантом имел приказ отплыть при первом же присоединении, которое увеличит его силы. Присоединив к пяти кораблям Тулона пять кораблей Рошфора, он мог ничего не опасаться в Средиземном море. С двумя превосходными помощниками, контр-адмиралами Альманом и Космао, он располагал двумя трехдечными кораблями, одним 80-пушечником, семью 74-пушечниками, двумя фрегатами, двумя корветами и двумя большими флейтами[10] – в целом шестнадцатью судами. Погрузив на все суда огромные запасы, которые ему предстояло доставить на Корфу, Гантом поднял якорь 10 февраля, взяв курс на Ионические острова, откуда должен был затем вернуться в Сицилийский пролив, чтобы перевезти французскую армию из Реджо в Катанию. Итак, 19 февраля он поднял паруса и вышел в море, не заметив ни одного неприятельского судна.
В то время как начиналось это долгое двухмесячное плавание, события в Испании следовали своим печальным ходом. Письма Наполеона в ответ на предложение о браке и обнародовании договора Фонтенбло, написанные 10 января и отправленные 20-го, прибыли только 27–28 января и были вручены 1 февраля. Они оказались не таковы, чтобы успокоить испанский двор. К довершению несчастья заканчивался и процесс Эскориала, с чрезвычайным шумом и к полному смятению его зачинщиков.
Несмотря на все старания объявить друзей принца Астурийского сообщниками несуществующего преступления, их невиновность, поддержанная общественным мнением, спасла их. Маркиз Айербе, граф Оргас и герцоги Сан-Карлос и Инфантадо вели себя с великолепным достоинством. Каноник Эскоикис, возбужденный опасностью, стремлением до конца сыграть свою роль, любовью к своему королевскому воспитаннику и негодованием честного человека, выказал почти вызывающую твердость. Храбрость бедного безоружного священника, не имевшего иной поддержки против всемогущего двора, кроме поддержки общественного мнения, привела в смятение обвинителей и вдохновила всеобщий интерес, ибо, хотя процесс и был тайным, его подробности ежедневно становились известны и передавались из уст в уста. Поскольку судьи начинали колебаться, к ним прислали подкрепление из преданных магистратов. Прокурор придерживался полученного им приказа требовать смертной казни для обвиняемых. Двор, всеми способами уговаривая судей, на которых, как он полагал, можно было рассчитывать, требовал, чтобы они поддержали прокурора – не для того, чтобы исполнить смертный приговор, но чтобы дать королю возможность проявить милосердие.
Таков и был план двора: добиться вынесения смертного приговора и не требовать его исполнения. Один из судей, родственник министра юстиции дон Эудженио Кабальеро, пораженный смертельный недугом, не захотел умереть, не высказав мнения, достойного великого магистрата. Он просил своих коллег, заседавших в суде, прийти в его дом и провести заседание у его смертного одра. Когда они собрались, дон Эудженио заявил, что невозможно судить сообщников подлинного или мнимого преступления при отсутствии главного его зачинщика, то есть принца Астурийского, а по законам королевства принц может быть призван к ответу и выслушан только собранием кортесов. Он добавил, что во многом преступление это кажется ему надуманным, что представленные улики ничтожны или лишены законного характера, так как существуют в копиях, а не в оригиналах; что неизвестное лицо, свидетельствовавшее в пользу преступления, должно, по испанскому закону, явиться лично и принести присягу; что за отсутствием главного обвиняемого, доказательств, свидетелей, при том что известно о покушении, вменяемом в вину принцу, любимцу народа, и всеми уважаемым деятелям, честные судьи обязаны отказаться от вынесения приговора и просить монарха прекратить столь скандальный процесс.