Оставалось урегулировать последней вопрос, вопрос о наших музеях. О нем почти не говорилось, и не без умысла. Государи усвоили обыкновение ежедневно посещать созданные Наполеоном музеи и любоваться сокровищами всей цивилизованной Европы. Они сочли своим долгом уважать коллекции, которыми так пылко восхищались, и музеи, где их принимали с великой готовностью. К тому же этот вопрос затрагивал в основном французскую гордость, которую старались пощадить, и Южную Италию и Испанию, которые внушали державам весьма небольшой интерес. Поэтому захваченные нашими армиями шедевры остались у нас. Их нам оставили по умолчанию, попросту воздержавшись от разговора о них.
Труд был окончен 30 мая, получил наименование Парижского договора и включал раздельные документы, подписанные Францией с Англией, Россией, Австрией и Пруссией, которые принимали обязательства от имени всей Европы. К подписантам добавили Швецию, из-за Гваделупы, которой она недолгое время владела, и Португалию, из-за части Гвианы, которую нам возвращали. Мир с Испанией должен был обговариваться отдельно, поскольку у этой державы не было представителей в Париже.
Мирный договор предполагалось обнародовать одновременно с конституцией, над которой не переставали трудиться во время переговоров. Государи-союзники, спешившие вернуться в свои государства, желали убедиться, что все дела Франции окончены, и настоятельно просили Людовика XVIII выполнить сент-уанские обещания, за которые чувствовали себя в некотором роде ответственными, в том числе в отношении людей, доверившихся им в надежде быть защищенными от притеснений со стороны эмигрантов. Поэтому над конституцией трудились со всей активностью и даже с либеральным настроением, что действительно заслуживало уважения, особенно если подумать о взглядах роялистской партии того времени.
Составление конституции король доверил Монтескью и Феррану, будучи уверен, что единственному дорогому его сердцу принципу монархического права со стороны этих старых роялистов ничего не угрожает. Что до остального, в этом он доверял им больше, чем себе. Он присоединил к ним Беньо, способного подыскать слова, пригодные для примирения различных мнений, и порекомендовал ему сохранять всё в тайне от Талейрана. Хотя Людовик XVIII и был более склонен позволять своим министрам самостоятельность, нежели обыкновенно склонны к тому короли, он всё же не хотел иметь главного министра, влиявшего на все дела или звавшего в случае затруднений на помощь императора Александра.
Текст, набросанный Монтескью и Ферраном, представили Людовику XVIII, который отослал его, ничего или почти ничего в нем не изменив, двум комиссиям, от Сената и от Законодательного корпуса, сообразно Сент-Уанской декларации.
В тексте проекта постарались использовать выражения, из которых вытекало, что новая конституция происходит от воли монархии, осведомленной о нуждах времени и действующей по внушению собственной мудрости, как она поступала некогда, освобождая коммуны, учреждая парламент и реформируя гражданские законы.
Четыре королевских комиссара представили Людовику XVIII внесенные в проект конституции улучшения, и он их одобрил без труда, сказав, что хочет, чтобы проект единодушно приняли обе комиссии.
Намеченный срок обнародования конституции перенесли на четыре дня, то есть на 4 июня. Оставалось решить вопросы датирования и наименования документа. Что до даты, Людовик XVIII не допустил обсуждения. Он считал, что его правление началось в день кончины сына Людовика XVI и продолжалось даже в те времена, когда Наполеон, сделавшийся по желанию французской нации императором, одерживал победы при Аустерлице, Йене, Фридланде и Ваграме и подписывал Пресбургский, Тильзитский и Венский договоры. То были лишь происшествия узурпации, таявшие как дым перед незыблемым принципом монархического права. Соответственно, Людовик XVIII пожелал датировать конституцию девятнадцатым годом своего правления. Что до наименования, он выслушал мнение каждого. Согласно Дамбре, новую конституцию следовало назвать преобразовательным ордонансом, подобно ордонансам, некогда издававшимся королями для преобразования отдельных частей французского законодательства. Сначала такое наименование понравилось Людовику XVIII, но затем Беньо предложил другое. Когда французские короли жаловали законное существование коммунам или различным гражданским и религиозным учреждениям, они выдавали им документ, именовавшийся хартией. Подобные аналогии льстили уму и королевской гордости Людовика XVIII, и он принял ставшее впоследствии столь знаменитым слово хартия, добавив к нему эпитет конституционная, дабы лучше охарактеризовать ее предмет.