роялистов, возмущенных тем, что на вновь воздвигнутый трон дерзнут посадить не Бурбона; показал, что, встав на опасный путь возврата к старому режиму, можно зайти так далеко, что вскоре останется лишь подменить одного человека другим, чтобы восстановить прежнюю монархию. Он привел слова самих роялистов, вслух похвалявшихся, что генерал Бонапарт – предтеча, призванный подготовить возвращение Бурбонов. Он показал неуместность очередных перемен, не имеющих иной пользы, кроме пустого титула, ибо власть Первого консула в настоящее время уже безгранична, и заметил, что нередко название вещей менять опаснее, чем сами вещи. Он сказал и о том, как трудно будет добиться от Европы признания новой монархии, а от Франции – усилий для третьей войны, если придется прибегнуть к этому средству, чтобы завоевать признание старых европейских дворов. Наконец, он привел еще множество доводов, превосходных и посредственных, в которых, тем не менее, сквозил неординарный ум этого человека. Однако Камбасерес не решился привести наилучший довод, который хорошо знал; а именно: если вновь удовлетворить это огромное честолюбие, остановиться будет уже невозможно, ибо, жалуя генералу Бонапарту титул Императора Французов, его готовили к тому, чтобы он возжелал титула Императора Запада, к которому он втайне и стремился, что стало не самой малой из причин, толкнувших его перейти границы возможного и, перейдя их, погибнуть.
Непредвиденное сопротивление Камбасереса привело в замешательство Первого консула, который, скрыв свое нетерпение, сказал коллегам, что не будет ни во что вмешиваться и предоставит брожение умов естественному ходу вещей. Они расстались, недовольные друг другом, и Камбасерес, возвратившись к середине ночи с Лебреном в Париж, сказал ему такие слова: «Свершилось, монархия восстановлена, но у меня предчувствие, что здание будет недолговечно. Мы воевали с Европой, чтобы дать ей республик, дочерей Французской республики. Теперь мы будем воевать, чтобы дать ей монархов, сыновей и братьев нашего, и изнуренная Франция в конце концов не выдержит этих безумных предприятий».
Но неодобрение Камбасереса было молчаливым и бездеятельным. Он позволил Фуше и его подручным действовать по их усмотрению. И им вскоре представился превосходный случай. В Сенате заслушали доклад великого судьи о кознях английских агентов Дрейка, Спенсера Смита и Тейлора. На этот правительственный доклад следовало ответить, и Сенат назначал комиссию, чтобы выработать проект ответа. Сенатские заправилы, найдя обстоятельства благоприятными, убедили сенаторов, что пришло время проявить инициативу в деле восстановления монархии, что Первый консул колеблется, но следует победить его колебания, разоблачив существующие пробелы в нынешних установлениях и указав ему способы их заполнить. В частности, учреждения Франции страдают неполнотой в двух отношениях. Во-первых, отсутствует суд по государственным преступлениям, и их вынуждены передавать в суды недостаточной и слабой юрисдикции. Во-вторых, управление Францией зиждется на подчинении единому главе, а это вечное искушение для заговорщиков, которые думают, поразив главу, уничтожить с ней всё. Этот-то двойной недостаток и следует раскрыть мудрости Первого консула, чтобы вызвать его содействие а, при необходимости, и инициативу.
Двадцать седьмого марта, через день после вышеупомянутых слушаний, Сенат собрался на обсуждение проекта ответа. Фуше и его друзья всё подготовили, не предупредив Камбасереса, который обычно председательствовал в Сенате. Кажется, они не предупредили и Первого консула, дабы подготовить ему приятный сюрприз. Сюрприз оказался далеко не столь же приятен Камбасересу, который с изумлением выслушал проект комиссии. Тем не менее он сохранил бесстрастный вид под многочисленными взглядами, устремленными на него, ибо все хотели знать, достаточно ли подходит всё это Первому консулу, чьим конфидентом и помощником его все считали. При чтении слышался легкий, но ясно различимый ропот в одной части Сената; тем не менее проект приняли подавляющим большинством и на следующий день должны были вручить Первому консулу.
Едва покинув заседание, Камбасерес, уязвленный тем, что его не предупредили, написал обо всём происшедшем довольно прохладное письмо Первому консулу в Мальмезон, не явившись туда лично. На следующий день Первый консул вернулся в Сенат, но перед приемом пожелал объясниться с обоими коллегами. Он казался удивленным стремительностью демарша и будто застигнутым врасплох.
«Я недостаточно размышлял, – сказал он Камбасересу, – мне нужно еще с вами посоветоваться, с вами и с другими, прежде чем я приму решение. Я скажу Сенату, что мне надо подумать. И я не хочу ни официального приема, ни обнародования этого послания. Не желаю ничего выпускать наружу, пока не приму окончательного решения».