Двадцать пятого в час пополудни Наполеон отплыл от берега в сопровождении Мюрата, Бертье, Бессьера, Дюрока и Коленкура. В ту же минуту Александр покинул другой берег в сопровождении великого князя Константина, генералов Беннигсена и Уварова, князя Лобанова и графа Ливена. Обе лодки одновременно пристали к плоту на середине Немана, и Наполеон с Александром заключили друг друга в объятия. Такое свидетельство открытого примирения, замеченное многочисленными зрителями с берегов реки, ибо Неман в том месте не более широк, чем Сена, возбудило горячие рукоплескания. В самом деле, обе армии были выстроены вдоль Немана; полудикие жители тех мест присоединились к ним;
и свидетели этой великой сцены, несведущие в тайнах политики, видя объятия государей, сочли, что мир заключен и кровопролитие наконец остановлено.
После этого первого свидетельства Александр и Наполеон вошли в приготовленный к их приему павильон. Почему мы воюем? – спросили они друг друга, начиная беседу. Наполеон действительно в лице России преследовал лишь союзницу Англии, а Россия, в свою очередь, хоть и справедливо обеспокоенная континентальным господством Франции, служила интересам Англии гораздо более, нежели своим собственным. «Если вы в претензии на Англию, и только на нее, – сказал Александр Наполеону, – мы легко договоримся, ибо я недоволен ею не меньше вас». И он изложил свои претензии к Великобритании, рассказал о ее скупости, эгоизме, фальшивых обещаниях, которыми она его завлекла, беспомощном состоянии, в каком она его оставила, и обо всём, что внушало ему горькие воспоминания о неудачной войне, что он вынужден был вести собственными силами. Наполеон, пытаясь понять, каким чувствам его собеседника следует польстить, весьма быстро заметил, что в настоящее время Александром владеют два чувства: глубокая досада на союзников – либо обременительных как Пруссия, либо эгоистичных как Англия, – и затем весьма чувствительная и униженная гордость. И тогда он постарался доказать молодому Александру, что союзники его обманули, а он вел себя с благородством и доблестью. Наполеон попытался убедить его, что Россия совершает ошибку, оказывая покровительство таким неблагодарным и завистливым соседям, как Германия, и служа интересам таких жадных торгашей, как англичане. Он приписал эту ошибку доведенным до крайности великодушным чувствам, а также недоразумениям, порожденным неумелыми или подкупленными министрами. Наконец, он высоко оценил доблесть русских солдат и сказал императору Александру, что если бы они объединили свои армии, столь храбро бившиеся друг с другом в Аустерлице, Эйлау и Фридланде, то могли бы покорить весь мир и господствовать над ним ради его блага и покоя. Затем он осторожно намекнул, что, воюя с Францией, Россия напрасно тратит силы, в то время как если бы она объединилась с ней ради господства на Западе и на Востоке, на суше и на море, она стяжала бы себе и славу и, несомненно, больше выгоды.
Беседа, продлившаяся более часа и поверхностно коснувшаяся всех вопросов, живо взволновала Александра. Наполеон открыл перед ним новые перспективы, что всегда нравится подвижной душе, особенно недовольной. К тому же Александр, живо чувствуя отрицательные последствия ожесточенной войны с Францией, в которую его втянули, и преимущества союза с ней, думал почти о том же, что было сказано Наполеоном, но не с такой ясностью, силой и обольстительностью победителя, представшего перед побежденным с руками, полными даров, и с ласковыми речами. Александр был обольщен. Наполеон это видел и обещал себе вскоре обольстить его окончательно.
Польстив монарху, он решил польстить человеку. «Мы гораздо лучше понимаем друг друга, беседуя лично, – сказал он ему, – нежели посредством наших министров, которые часто обманывают нас или не понимают, и мы за час больше продвинемся в наших переговорах, чем они за несколько дней. Между вами и мной не нужны посредники». Невозможно было польстить Александру более чувствительным образом, нежели приписав ему в отношении его окружения превосходство, подобное тому, какое Наполеон по праву приписывал себе над своим. Наполеон предложил ему покинуть дом, где он поселился, и расположиться в Тильзите, который ради его приема сделают нейтральным и где они смогут лично, в любое время, беседовать о своих делах. Предложение было с готовностью принято. Договорились, что Лобанов днем прибудет в Тильзит, чтобы уладить все детали.