Дабы ближе подступиться к прусскому двору, туда отправили русского генерала, образованного офицера Главного штаба Винцингероде, который должен был постепенно открыться королю, но лишь ему одному, и который, зная военный план, мог, если ему удастся заставить себя выслушать, предложить средства его исполнения и обсудить в целом и в деталях будущую войну. Прибыв в Берлин в конце зимы 1804 года, когда Наполеон собирался отбыть в Италию, Винцингероде соблюдал крайнюю сдержанность с прусским правительством, но с королем продвинулся несколько дальше и, взывая к дружбе, завязавшейся меж двумя государями в Мемеле, попытался привлечь прусского государя во имя дружбы и общего дела. Видя, что на него давят всё сильнее, и поняв наконец о чем идет речь, молодой Фридрих-Вильгельм заверил его в своей личной привязанности к Александру и в горячем сочувствии делу Европы, но возразил, что он первый подвержен ударам Наполеона, что не считает себя достаточно сильным, чтобы бороться с таким могущественным соперником; что помощь, на которую его заставляют надеяться, прибудет слишком поздно, ибо она далека, и что прежде чем к нему придут на помощь, он будет побежден и, быть может, уничтожен. Он упрямо отказывался от всякого участия в коалиции, о которой ему позволили догадаться, не называя ее открыто.
Чтобы ответить на посещение Винцингероде, король также захотел послать доверенного человека в Петербург. Застров поехал в Россию, чтобы объяснить императору Александру позицию прусского короля, заставить его принять проявленную им сдержанность, а самому проникнуть, по возможности глубже, в тайну новой коалиции, всё еще завуалированную. Отправляя Застрова в Петербург с такой миссией, Фридрих-Вильгельм в то же самое время хвалился перед Наполеоном своим сопротивлением предложениям России и говорил о нейтралитете севера Германии не как о настоящем нейтралитете, каким он и был на самом деле, а как о нерушимом союзе, который прикроет Францию с севера против всех будущих врагов.
Винцингероде, затянув свое пребывание в Берлине до того, что надоел прусскому двору, который опасался быть скомпрометированным длительным присутствием русского агента, отправился в Вену, где предпринял те же усилия, что в Берлине. С Австрией не было нужды в такой скрытности, как с Пруссией. Австрия ненавидела Наполеона и пылко желала изгнания французов из Италии. С ней не было необходимости прикрываться благовидным бескорыстием и можно было называть вещи своими именами, ибо Австрия желала того же, чего желали в Петербурге. Более того, она умела хранить тайну. Если на первый взгляд она выказывала бесконечную предусмотрительность в отношении Франции, а для Наполеона всегда держала наготове льстивые речи, в глубине сердца она таила всю злобу страдающего честолюбия, уже десять лет терпящего непрестанные оскорбления. Поэтому Австрия с самого начала тайно разделяла чувства России, но, помня о своих поражениях, соглашалась связать себя с крайней осмотрительностью и приняла лишь условные обязательства и из чистой предосторожности. Она подписала с Россией тайную конвенцию, которая для юга Европы значила то же, что для севера – конвенция, подписанная Пруссией. В конвенции она обещала покончить со своей неактивной ролью, если Франция, совершив новые узурпации в Италии, расширит оккупацию королевства Неаполитанского, ограниченную ныне Тарентским заливом, либо произведет новые присоединения, вроде присоединения Пьемонта, либо станет угрожать Египту. В таком случае ее воинский контингент составят триста пятьдесят тысяч человек.
Австрия получила гарантию, что в случае успеха армий коалиции ей вернут владения в Италии до Адды и По, без Милана. Кроме того, ей обещали вновь вернуть герцогов Тосканского и Моденского в их прежние государства, и отдать незанятые Зальцбург и Брайсгау. Савойский дом получал Миланскую область, Пьемонт и Геную.