Таким образом, Наполеон надеялся располагать 400 тысячами человек без учета гарнизонов на линии Эльбы, укрепленной опорными пунктами, а также 20 тысячами в Баварии и 80 тысячами в Италии, что должно было довести его ресурсы до 500 тысяч человек действующих войск и до 700 тысяч, включая солдат, не присутствовавших на линии. Чтобы достичь таких огромных цифр, Наполеон и согласился на перемирие, которое позволило союзникам ускользнуть от преследований и, к сожалению, значительно увеличить силы. Вопрос был в том, смогут ли союзники воспользоваться перемирием для создания новых ресурсов столь же успешно, как Наполеон. Правда, союзники не обладали его гением, на что он и возлагал надежды, но они обладали страстью — единственным, что может заменить гений, особенно когда страсть пламенная и искренняя. Наполеон, вовсе ее не учитывавший, надеялся, что время послужит ему лучше, чем его врагам, и потому вкладывал столько сил в умелое его использование.
Отправленный Меттерниху 15 июня ответ был истолкован так, как и следовало ожидать. Умный австрийский министр прекрасно понял, что когда из сорока дней, оставшихся для переговоров о всеобщем мире, теряют сначала пять для ответа на учредительную ноту посредничества, а потом еще несколько дней — на решение формальных вопросов, следует заключить, что к мирному решению прийти не торопятся. Правда, могло статься, что Наполеон откроет свои замыслы в последнюю минуту; исходя из таких соображений, Меттерних не терял надежды на мир. Государи Пруссии и России горячо желали встречи с императором Францем в надежде окончательно привязать его к тому, что они называли европейским делом. Но Франц полагал, что положение отца и посредника обязывает его соблюдать крайнюю сдержанность в отношении государей, ставших неумолимыми врагами Франции, и не хотел с ними видеться до тех пор, пока ему не придется объявить войну Франции.
Однако у Меттерниха подобных причин для сдержанности не было, и потому министр отправился в Опочно, дабы посовещаться с монархами-союзниками. Пользуясь случаем, он намеревался привести их к своим замыслам, что было, конечно, легче, чем привести к ним Наполеона, но всё же оставалось трудным делом, требовавшим хлопот и усилий, ибо оба государя жаждали войны немедленно, любой ценой и до полного уничтожения противника. Меттерних уехал, не таясь, будучи уверен, что Наполеон испытает горячую ревность, когда узнает о его совещании с государями-союзниками, и, вместо того чтобы отказывать ему в приезде в Дрезден, сам пришлет ему настойчивое приглашение.
Пока министр был в пути, Пруссия и Россия подписали с Англией договор о субсидиях. Согласно договору, заключенному 15 июня и облеченному подписями лорда Кат-карта, Нессельроде и Гарденберга, Англия обязывалась без промедления предоставить России и Пруссии 2 миллиона фунтов стерлингов и взять на себя половину эмиссии бумажных денег, получивших наименование федеративных и предназначенных для хождения во всех государствах коалиции. Сумма выпущенных денег должна была составить 5 миллионов. Тем самым Англия предоставляла обеим державам 4,5 миллиона фунтов (112 миллионов 500 тысяч франков) при условии, что Россия будет держать под ружьем 160 тысяч человек, а Пруссия — 80 тысяч, что они будут воевать до победного конца с общим врагом Европы и вступать в переговоры только при участии Англии или с ее согласия.
По прибытии Меттерниха в Опочно государи и их министры осыпали его ласками и знаками внимания. Чтобы убедить его, они говорили, что располагают огромными силами, которые в случае присоединения к ним Австрии станут и вовсе неодолимыми, и тогда Наполеон будет уничтожен, а Европа спасена. Ему говорили также, что мир с Наполеоном невозможен, ибо он очевидно его не хочет, и если не сокрушить его, пока он ослаблен, он вновь возьмется за оружие, восстановив силы, и тогда война с ним станет бесконечной. Австрия никак не могла разделить подобных воззрений. Она не была опьянена ролью освободительницы Европы, как Россия, не была принуждена победить или погибнуть, как Пруссия, не была защищена от последствий неудачной войны, как Англия; к тому же ее связывали с Наполеоном узы, рвать которые без серьезных причин не позволяли приличия, а императору Францу — и любовь к дочери. Вдобавок Австрия мечтала о восстановлении независимости Европы, но без крайне опасной, по ее мнению, войны даже с ослабленным Наполеоном.
Поэтому австрийцы полагали, что не следует упускать случая заключить выгодный мир. Если, к примеру, Наполеон откажется от польской химеры (так именовали Великое герцогство Варшавское), согласится восстановить Пруссию, вернуть Германии независимость посредством упразднения Рейнского союза и свободу торговли посредством возвращения ганзейских городов, лучше принять такой мир, нежели подвергаться опасности ужасной войны, в которой можно и не победить. Таково было мнение Австрии, и его никак не разделяли государи Пруссии и России. Они хотели мира, для Франции куда более сурового, и им вовсе не казалось, что Вестфалию и Голландию, к примеру, следует уступать Наполеону. Они требовали отнять у него хотя бы часть Италии и вернуть ее Австрии, которая не нуждалась в дополнительном возбуждении аппетита, но из осторожности молчала. Меттерних объявил, что Австрия, в надежде на заключение мира, ограничится требованием раздела герцогства Варшавского, восстановления Пруссии, упразднения Рейнского союза и возвращения ганзейских городов и вступит в войну только в том случае, если Франция отвергнет эти условия. Ему отвечали, что она их обязательно отвергнет, на что австрийский министр с легким сердцем заявил, что в таком случае его повелителю ничто не помешает вступить в коалицию и он обязательно в нее вступит.