«Но, сир, — отвечал Меттерних, — эта доблестная нация, храбростью которой восхищается весь мир, и сама нуждается в отдыхе. Я только что ехал через ваши полки; ваши солдаты — дети. Вы провели досрочный призыв и призвали едва сформированных юношей; когда нынешняя война поглотит это поколение, вы призовете досрочно еще более юных солдат?»
Эти слова, близкие к упреку, наиболее часто повторяемому врагами Наполеона, задели его чрезвычайно. Наполеон побледнел от гнева; его лицо исказилось, не владея собой, он бросил или уронил шляпу, которую Меттерних не стал поднимать, и, двинувшись прямо на министра, воскликнул: «Вы не военный, сударь, вы не обладаете, как я, душой солдата, не жили в лагерях, не научились презирать свою и чужую жизнь, когда нужно! Какое мне дело до двухсот тысяч солдат!» Эти слова глубоко взволновали Меттерниха. «Откройте же окна и двери, сир, — воскликнул он, — пусть вас услышит Европа, и дело, которое я защищаю перед вами, от этого не потеряет!»
Несколько овладев собой, Наполеон проговорил с иронической улыбкой: «В конце концов, французы, кровь которых вы тут защищаете, не так уж мною недовольны. Я потерял, это правда, двести тысяч солдат в России; в их числе были сто тысяч лучших французских солдат; вот о них я сожалею, да, весьма сожалею. Что до остальных, они были итальянцами, поляками и главным образом германцами». Эти слова Наполеон сопроводил жестом, означавшим, что потеря последних его не трогает. «Пусть так, — продолжил Меттерних, — но согласитесь, сир, что не стоит приводить подобный довод германцу». «Вы беспокоились о французах, я вам про них и ответил», — возразил Наполеон. Затем он более часа рассказывал о том, что был застигнут в России врасплох и побежден дурной погодой; что он мог всё предвидеть и всё преодолеть, всё, кроме природы; что он умеет сражаться с людьми, но не со стихиями. Шагая в крайнем возбуждении по кабинету, он наткнулся на валявшуюся на полу шляпу и оттолкнул ее ногой в угол.
В конце длинной речи Наполеон вновь вернулся к своей основной мысли о том, что Австрия ныне осмеливается, презрев его хорошее обращение, объявлять ему войну. «И какие же у вас средства? Вы говорите, что у вас двести тысяч в Богемии, и думаете, я поверю в подобные басни? У вас есть, самое большее, сто тысяч, и я утверждаю, что они превратятся в восемьдесят тысяч на линии». С этими словами он отвел Меттерниха в свой рабочий кабинет, показал свои записи и карты и сказал, что Нарбонн заполонил Австрию шпионами, а потому не стоит пугать его химерами: у австрийцев нет в Богемии и 100 тысяч. Австрийцы заявляли, что располагают 350 тысячами боеготовых солдат, в том числе 100 тысячами на дороге в Италию, 50 тысячами в Баварии и 200 тысячами в Богемии. Наполеон, по опыту знавший о просчетах, с которыми сталкиваются на войне в отношении численности солдат, легкомысленно отнесся к утверждениям Меттерниха, которые тот, будучи далек от военного управления, оказался не способен достаточно обосновать.
Оставив этот предмет, по которому прийти к согласию было затруднительно, Наполеон заявил Меттерниху: «Не вмешивайтесь в эту распрю, в которой вы подвергнете себя великой опасности ради совсем невеликих преимуществ, держитесь в стороне. Вы хотите Иллирию, что ж, я вам ее уступаю, но сохраняйте нейтралитет, я буду сражаться рядом с вами и без вас. Вы хотите обеспечить Европе мир, и я дам ей мир, верный и справедливый для всех. А вы пытаетесь заключить мир принудительный, заставив меня играть роль побежденного, которому диктуют свою волю, тогда как я только что одержал две блестящие победы!»
Меттерних вновь вернулся к идее посредничества, пытался представить его как услужливое вмешательство союзника, друга и отца, которого еще сочтут весьма пристрастным в отношении зятя, когда узнают о предложенных условиях. «Ах, вы настаиваете! — вскричал Наполеон гневно. — Вы по-прежнему хотите диктовать мне! Что ж, пусть будет война, увидимся в Вене!»
Эта памятная встреча, не решившая вопроса мира и войны, но вынудившая Наполеона столь неуместным образом обнаружить свои истинные намерения, длилась пять-шесть часов. Уже почти совсем стемнело, и оба собеседника едва различали черты друг друга. Наполеон, не желая расставаться с Меттернихом рассорившимся, сказал ему несколько мягких слов и назначил новую встречу в ближайшие дни.