12. Вымя и рога
Моя квартира выгорела. Я должен пролежать в постели как минимум месяц. А может, и два. Кровать - маленькая поролоновая подушечка, правда, - сгорела. Подушки сгорели. Многие вещи все еще мокрые. В стене есть пробоины от топора. В тот момент все это меня не волновало. Мне даже нравились порезы от топора.
Но сейчас, когда я пишу это, я не могу поверить, насколько невыносимо мрачным это было. И при этом я ни разу не подумал о том, что это мрачно.
Пока я болел, Лиза Розен сделала для меня одну из самых приятных вещей. У Роберта Раушенберга, художника, был фонд для художников, которые болели и не могли зарабатывать на жизнь. Лиза подала заявку и получила для меня 400 долларов, которые помогли мне продержаться следующие пару месяцев после того, как закончились деньги на сольный тур.
Лейса работала в архитектурном бюро, а ее друг строил миниатюры мест, над которыми они работали. Держу пари, у нее это получалось очень хорошо. Она снабжала меня едой и оставляла дома перед маленьким черно-белым телевизором, стоявшим на полу перед моим поролоновым ковриком.
Но она приходила домой все позже и позже, и я знал, что она трахается с каким-то парнем на работе. После перенесенного гепатита мой член просто лежал там, как какой-то тискательный новорожденный щенок. Но ее оправдания по поводу трехчасового опоздания с работы становились все более нелепыми.
Однажды я бросил в нее тарелку. Я не мог подняться, поэтому швырнул тарелку, которая пролетела по воздуху, как фрисби, и ударилась о стену. Тарелка осталась совершенно целой, но огромный участок стены рассыпался в пыль. Это не может быть нормальным.
Все было по-честному. За несколько месяцев до этого, однажды ночью, я переспал с Марипол. На следующий вечер я сидел в баре клуба "Мадд" с Лейзой, и тут ко мне подбежала Марипол. Она сказала громким голосом, так, что ее услышали, наверное, не меньше тридцати человек: "Я сосала твой член! Зачем?"
Вам нужно в полной мере ощутить французский акцент, чтобы прочувствовать этот удивительно странный момент.
Через пару месяцев я был достаточно здоров, чтобы играть с группой в канун Нового 1980 года в Squat Theatre. Мы решили сыграть "Auld Lang Syne", чтобы открыть сет в полночь. Мы отработали ее во время саундчека, и она звучала великолепно. Это прекрасная мелодия, на самом деле.
Мы выходим на сцену и разбираем вещи, готовясь к выступлению. Мы начинаем отсчет: "Пять! Четыре! Три! Два! Один!" и сыграем "Auld Lang Syne" прямо в полночь.
Я подхожу к микрофону и говорю: "Так, у кого есть часы? Который час?"
"Двенадцать о три! Это двенадцать о три!"
"Мы пропустили это?!"
-
Антон (Тони) хотел записать альбом, ныл по этому поводу, говорил, что у нас будет больше концертов. Но я не хотел этого делать. Я не хотел впускать этих людей в свою жизнь. В конце концов Пикколо убедил меня, что это просто способ задокументировать то, что мы делаем.
Тони хотел, чтобы мы выбрали британский лейбл EG Records, потому что он знал их представителя в Нью-Йорке Эда Стрейта и сказал, что мы можем ему доверять.
Стрейт вовсе не был честным. Может быть, он был честным парнем в безвыходной ситуации, потому что его боссы, Марк и Сэм, были изворотливыми мерзавцами, и ему приходилось лгать нам или терять работу.
Мы должны были найти продюсера. Я не знал, зачем нам нужен продюсер, но он должен был быть. Мы взяли Тео Масеро, который продюсировал многие известные записи Майлза Дэвиса и Телониуса Монка. И он определенно знал, как записать саксофон так, чтобы он звучал как саксофон.
Мы не знали, чем занимаемся. Тео почти не бывал там, потому что Майлз записывался в другой студии в том же здании Columbia, и Тео тоже работал над этим проектом. Но все прошло нормально. У нас было всего два дня, чтобы все записать, но мы справились.
Тео постоянно называл Арто "Кранч" и так и не узнал его настоящего имени.
Теперь нам предстояло сделать запись. Я не знал, что это значит. Если мы пойдем на мастеринг, это будет стоить дороже, и нам сказали, что лейбл не собирается платить за это, и что это все равно не имеет значения, это не важная часть создания записи.
Когда мастеринг-инженер услышал хруст двенадцатиструнной гитары Арто, он решил, что звук, должно быть, ошибочный, и переделал лязг и треск Арто на что-то более вежливое и условно приемлемое. Тео сделал Арто довольно громким в миксе, где ему и место.
Арто каким-то образом вбил себе в голову, что мое эго помешало ему, и обратился ко всем журналистам, заявив, что я смешил его без протокола. Чего я, честно говоря, не делал.
EG делали такие отвратительные вещи. У нас с Эваном были идеи для обложки альбома, которые они отвергли. Это был первый раз, когда я увидел подобное, с чем позже столкнулся в большом изобилии в Голливуде. Эти парни говорили "нет" всему, что мы делали, только потому, что могли. Без всякой другой причины, просто чтобы дать им ощущение власти. Затем они взяли обложку, которую разработал Эван и которую они отвергли, сказав, что она никуда не годится, и использовали ее в качестве обложки для другой, гораздо более известной группы на своем лейбле.