Я думал, что название пьесы - "Монологи", но Тортон смеялся надо мной и говорил, что пьеса называется как-то иначе. Я немного накуривался перед спектаклями, а потом сильно накуривался после. Когда мы снимали "Незнакомца" днем, я был под кайфом.
Тортон все время был рядом. У него был лучший ум, полный замечательных идей. А еще он умел воплощать их в жизнь, причем не для себя, а для других людей. Он помогал в работе над "Незнакомцем", и казалось, что стоит Джиму сказать: "Мне нужна пожарная машина", как Тортон через пятнадцать минут привезет ее с лестницами и далматинцем.
С другой стороны, можно с легкостью сказать, что Тортон обладает худшим умом. Он очень сложный человек.
Первые полчаса "Stranger Than Paradise" были сняты в кратчайшие сроки, и я больше не думал об этом, в то время как Джим отправился искать деньги на его завершение.
Я работал над разными вещами, а Тортон помогал мне. Из нас получилась неплохая команда. Но он настолько же чокнутый, насколько и гениальный.
-
Группа выступает в "Пурпурной барже", которая именно так и звучит: баржа, выкрашенная в пурпурный цвет, со звуковой системой. Сделка заключается в том, что вместо обычного гонорара, который клуб платит тебе за выступление, - думаю, в то время мы получали пятьсот за выступление, - "Purple Barge" будет платить нам процент с первого доллара. Поднявшись на сцену, я начинаю понимать, что мы заработаем целое состояние. По-моему, мы получали две трети от входа - я не помню цифр, - но мне казалось, что мы заработаем две или три тысячи долларов, если они не обманут нас с подсчетом голосов. И они не облажались.
Стивен Тортон записывал шоу с помощью дорогого магнитофона и микрофонов, которые он где-то раздобыл.
Мы со Стивеном то и дело ловили кайф. В этот вечер он был очень, очень под кайфом. Я окинул взглядом толпу, пытаясь прикинуть, сколько мы заработаем, и увидел Стивена, стоящего посреди толпы. Каждая рука держала микрофон на волосок больше к нам, но в основном прямо над головой и в стороны. Его глаза были закрыты, а рот широко открыт, можно было бы пускать канареек туда-сюда, и он бы этого не заметил. Он стоит, кивая, посреди толпы и записывает шоу. Из-за этой однобокой V-образной позы он выглядит так, будто его распяли неумелые распинатели, которые слишком высоко подняли руки, а тело свесили вниз.
-
Вилли Мэйс пригласил нас с Марией к себе домой. Он нарисовал мой портрет, сделав меня похожим на Саймона Бар Синистера. Пока он рисовал, мы с Вилли принимали тонны кокса. Мария не принимала наркотики.
Мария была потрясена тем, сколько денег у Жана-Мишеля. Она была в восторге от этого. Это меня беспокоило, казалось дешевкой, и он играл на этом.
Героин, который я принял ранее, начал действовать, и от кокса мне становилось жутко. Жан-Мишель тогда не принимал героин. Он высмеивал меня за это. Он принимал много кокаина и курил траву, такую сильную, что она могла бы убить Боба Марли. Он очень хорошо читал меня и знал, что кокаин начинает вызывать у меня дискомфорт. И он продолжал вливать в меня все больше и больше.
Он подарил картину Марии. Это определенно был укол в мой адрес. Он знал, что я нуждаюсь в деньгах, что Мария увлечена его новообретенным богатством и что эта вещь, которую он только что смахнул, будет стоить, на тот момент, не меньше десяти тысяч. Конечно, сейчас она должна стоить, наверное, миллион.
У него, безусловно, была жестокая натура. Но больше всего мы просто постоянно соперничали. Ни с кем другим, ни раньше, ни позже, я не испытывал такого соперничества. Мы любили друг друга как братья, но всякий раз, когда я проявлял слабость, это вызывало у него отвращение. Может быть, это происходило от разочарования: его герой потерял свой хребет.
-
Ситуация становилась все более мрачной. Люди начали умирать. Многие были очень больны или умерли от того, что в то время называлось "раком геев". У людей случались передозировки. Люди погибали в автомобильных авариях. Люди выпадали из окон.
Мартин Футант погиб, выпав из окна при попытке украсть пишущую машинку. Все девушки соревновались в своем горе, подсчитывая, сколько раз они с ним переспали.
То, что было годом или двумя самого беспрерывного веселья, когда-либо происходившего на планете Земля, больше таковым не являлось. Срочность и безнаказанность исчезли. Все вдруг стало опасным.
Наркотики не приносили мне никакой пользы. Совсем. Большинство людей просто постоянно ловили кайф и жили жизнью наркомана, но я продолжал бросать, снова и снова. Я не позволял себе больше двух-трех дней подряд. Так что полжизни я провел на ногах.
Когда умер Телониус Монк, я в пятидесятый раз кололся героином на своем маленьком матрасе на Третьей улице и смотрел свой черно-белый телевизор на полу. Я был очень расстроен тем, что в новостях говорили о Ли Страсберге, который умер в тот же день, а не о Монке. Наша культура неправильно оценивает важность вещей.