Во время всех этих битв за Антиохию, или даже с самого начала крестового похода, среди крестоносного войска нашлись прилежные перья, которые старались изобразить черта за чертой ход событий. Мы обязаны им не только рядом простых и правдивых рассказов, которые имеют неоцененное достоинство для изучения истории того времени, но, кроме того, литературными произведениями еще другого рода. Потому что страстное возбуждение, в котором с самого начала находилась огромная масса пилигримов и которое еще возросло в течение войны, с ужасающей силой подействовало на головы рассказчиков. Им казалось как бы чудом, что они жили теперь на далеком Востоке, среди магометан, в роскоши сирийского ландшафта, вчера еще в смертельном бедствии, сегодня — спасенные и обеспеченные блестящей победой. Спокойное наблюдение пропадало; деятельность фантазии выступала на первый план и скоро густая ткань саги окутала всю историю крестового похода. Героические подвиги, свидетелями которых они были, баснословно преувеличены; к ним придумывались новые и все они связывались с именем того крестоносного князя, к отряду которого принадлежал рассказчик. Так возникла слава Готфрида и Гуго, Раймунда и Роберта, которой они не заслужили, несмотря на всю свою храбрость. Рядом с этим были выдуманы происшествия, которые не имели почти никакой связи с действительными событиями, как, например, трогательная сага о датском королевиче Свене, который будто бы после ухода великого крестоносного войска из Никеи двинулся через Малую Азию со своею невесткой Флориной и 1.500 рыцарей, был предан греками сельджукам, которые напали на него в лесной чаще и убили его и весь его отряд. Но всего больше влияния эта бессознательная творческая деятельность оказала на переработку истории Петра Амьенского.
Мы оставили этого странного полководца, когда он, незадолго до истребления его крестьянского войска на малоазиатском берегу, вернулся в Константинополь. Там он ждал прибытия князей и рыцарей и в их свите совершил настоящий крестовый поход. При нем, конечно, остались некоторые из его старых товарищей, к которым мало-помалу примкнул разный простой народ, нищие и мародеры, так что, наконец, опять образовалась большая толпа, похожая на ту, которой прежде повелевал Петр, но еще более грубая. Правда, по словам саги, во главе ее был военный предводитель, которого сами подчиненные в шутливом настроении называли турецким словом: король Тафур, принц нищих. Но в действительности главой этих людей был Петр, и сияние святости, которое озаряло его личность, придавало ему известное значение и в остальном войске. В январе 1098 года, когда у Антиохии нужда христиан достигла высшей степени, Петр, правда, пережил момент малодушия и вместе с другими крестоносцами обратился в бегство. Но Танкред догнал его и заставил вернуться. Вскоре после этого он опять занял такое видное положение, что, например, незадолго до решительной вылазки христиан из Антиохии, на него было возложено то посольство к Кербоге, от которого старались уклониться все знатные господа. А вскоре после победы над мосульским войском, его, кажется, избрали кроме того распорядителем известного рода кассы бедных, которая была основана для поддержки неимущих в войске.
Нищенский народ так называемого короля Тафура изливался в похвалах Петру, точно так же, как лотарингские рыцари на первый план в своих рассказах ставили своего герцога Готфрида, французы — графа Гуго, брата своего короля. И поэтому здесь надо искать источник тех бесконечно повторяющихся саг, по которым Петр, по поручению самого Иисуса Христа, призвал Запад к крестовому походу. Среди этих нищих могли быть люди, которые возвещали в песнях эти произведения мечтательной фантазии. Другие пилигримы также чувствовали подобное настроение и, таким образом, возникли мало-помалу обширные циклы песен, которые содержат в себе в самой пестрой смеси правду и вымысел, историю и сагу, и рядом с глубоко религиозным настроением крестоносцев дают часто удивительное выражение и самому необузданному настроению, что достаточно видно из стихов, которые рассказывают о жизни нищих в лагере под Антиохией[19].
19
Эти стихи переведены с французского подлинника Эмануэлем Гейбелем и в этом виде изданы были в первый раз Зибелем в названных лекциях «