Должно ли было после этого представлять византийцам эту Антиохию, которая была и завоевана и удержана исключительно кровью крестоносцев? Конечно, Боэмунд с самого начала имел за себя настроение большинства товарищей, когда он поднял против этого протест. Правда, князья еще раз собрались для того, чтобы послать по этому делу к Алексею великолепное посольство под предводительством графа Гуго Вермандуа, но для ближайшего времени оно не оказало никакого действия, особенно потому, что граф Гуго, наскучив усилиями крестового похода, вернулся не в Сирию, а во Францию. Поэтому раздор между Раймундом и Боэмундом развивался все дальше и от предводителей войска распространился на самых простых пилигримов. Потому что, как мелкий, жадный и завистливый Раймунд относился к гениальному и решительному Боэмунду, так относились и провансальцы к норманнам. У этих последних, говорит современник[20], гордый взгляд и живой ум; норманн быстро хватается за меч, впрочем, они любят расточать и не умеют приобретать. Провансальцы, напротив того, как курица около утки, живут плохо, ревностно приобретают, они трудолюбивы, но менее воинственны. К этому присоединялось глубокое различие обеих народных масс в отношении религиозного чувства. Провансальцы были проникнуты горячим мистическим стремлением, тогда как норманны, а с ними и остальные французы, были издавна настроены несколько холоднее, и вера первых в чудеса встретила наконец у последних насмешки и сомнения. Теперь, после изгнания Кербоги, священное копье подало повод к множеству соблазнов. Боэмунд смеялся над ним: его единомышленники говорили об обмане и не хотели даже похвалить, что он хорошо выполнен, всякого рода ссоры охватили все христианское войско.
Так прошли лето и осень 1098 года и не было предпринято сборов для продолжения крестового похода. Боэмунд и норманны могли легко переносить эту медлительность, потому что в сущности они достигли своей цели. Раймунд также никак не хотел покинуть Антиохию, чтобы не оставить там противника свободным; но в его войске, в конце концов, над ненавистью к Боэмунду взяло верх горячее стремление закончить странствие к Святым местам и помолиться при Святом Гробе. «Если князья, — говорили в войске, — отказываются идти в Иерусалим, то мы и без них пойдем к Гробу Господню; и если спор об Антиохии будет продолжаться, мы лучше разрушим этот город». Раймунд испугался, узнав об этом настроении, которое в особенности грозило уничтожить его авторитет, тотчас отдал приказ о выступлении из Антиохии и (в конце ноября) двинулся со своими людьми на восток в глубь Сирии, к Маарре, в то время немаловажному, хорошо укрепленному и цветущему городу. Но только что он приступил к ее осаде, как прибыл Боэмунд, чтобы своим участием в битве помешать Раймунду одному стать господином этого места. Вскоре затем город был взят; провансальцы и норманны заняли его одновременно и тот же разлад, который свирепствовал относительно Антиохии, поднялся и об Маарре, так что опять надолго не было речи о продолжении крестового похода. Провансальцы впали в настоящее отчаяние и, наконец, исполнили над Мааррой. ту угрозу, которая была у них на уме против Антиохии, т. е. они в диком восстании разрушили почти весь город и этим заставили графа Раймунда отправиться во главе их дальше на юг. Боэмунд с удовольствием увидел, в каком стесненном положении был его соперник, и воспользовался удобным случаем для быстрого нападения на несколько укрепленных зданий в Антиохии, где оставшийся отряд провансальского войска защищал притязания своего господина. Он одолел их и с тех пор действительно стал единственным хозяином прекрасного города на Оронте. Раймунд был доведен этим до такого гнева и зависти, что тотчас решил сделать еще одну попытку достичь подобного счастья. Вместо того, чтобы остаться на прямом пути к Иерусалиму, он повел свое войско к берегу, полный горячего желания подчинить себе город и страну эмира Триполисского. 14 февраля 1099 года он достиг первой триполисской местности, крепости Ирки, и начал ее осаду. При нем было еще несколько крестоносных князей, которые примкнули к нему уже по дороге; остальные также мало-помалу прибыли в лагерь под Иркой, кроме Боэмунда и Бальдуина Эдесского, которые не могли на долгое время покинуть своих только что приобретенных княжеств. Среди собравшихся под этой крепостью князей своеобразную роль играл Танкред, потому что он вступил на службу к графу Раймунду и тем не менее, — несомненно по поручению Боэмунда, которому основание провансальского княжества так близко от Антиохии должно было быть очень неприятно, — сколько мог противодействовал планам своего господина. Но когда вследствие этого возобновились старые споры, одна часть войска бурно стремилась в Иерусалим, а Раймунд, напротив, упрямо хотел остаться, в стан пилигримов явилось византийское посольство и просило отложить дальнейший поход на несколько месяцев, хоть до Иванова дня; к этому времени сам Алексей хотел прибыть в Сирию. Раймунд услышал это с великой радостью, потому что надеялся, что ему удастся теперь удержать войско под Иркой и даже Триполисом до тех пор, пока оба эти места не будут завоеваны. Но его противники думали, что именно теперь необходимо было немедля продолжать путь, потому что если ждать до Иванова дня и этим укрепить императора в его намерении, то он, прибыв в Сирию, несомненно прежде всего обратит свое оружие на Боэмунда. После долгого спора, теперь, как и прежде, дело решено было массой крестоносцев, главным образом провансальцами. Видения разгорячили умы; призыв идти в Иерусалим раздавался по всему лагерю: внезапно поднялись отряды, зажгли свои палатки и беспорядочными толпами двинулись на юг (середина мая). Раймунд плакал слезами ярости и бешенства; но он все-таки принужден был подчиниться, потому что большинство князей также было радо как-нибудь двинуться с этого места. Итак, наконец, крестовый поход направился теперь без остановки к своей последней цели.
20
Приведенная характеристика, правда, относится собственно только к французам и провансальцам; но при этом имелась в виду вообще противоположность северно-французского и норманнского характера к провансальскому.