Бароны больше не скрывали намерений захватить город, который слишком долго как будто бросал им вызов из-за своих гигантских стен. Каждый вечер в лагере они слушали своих клириков, внушавших им, что греки — узурпаторы власти в Римской империи, еретики, схизматики, мерзко отказавшиеся подчиняться римской церкви. С благословения папы надо атаковать этот коварный город, и всем, кто при этом погибнет, простятся грехи. Когда «уже прошло Рождество и дело близилось к Великому посту, и венецианцы и французы снова начали приготовляться и снаряжать свои корабли, причем венецианцы соорудили новые мостки на своих нефах, а французы сделали осадные орудия, [...], чтобы подкапывать и разрушать стены; и венецианцы взяли доски, из которых строят дома, и, плотно их пригнав, покрыли настилом свои корабли, а потом взяли виноградные лозы и прикрыли ими доски [...]. И греки сильно укрепили свой город изнутри, а деревянные башни, которые были над каменными башнями, они еще прикрыли снаружи добрыми кожами, и не (шло такой деревянной башни, которая была бы ниже, чем в семь, или в шесть, или по меньшей мере в пять ярусов. А потом, [...] примерно за 10 дней до Вербного воскресенья, когда пилигримы и венецианцы закончили снаряжать свои корабли и изготовлять свои осадные орудия и приготовились идти на приступ. И тогда они построили свои корабли борт к борту, и французы перегрузили свои боевые орудия на баржи и на галеры, и они двинулись по направлению к городу, и флот растянулся по фронту едва ли не на целое лье»[133].
9 апреля 1204 г. во время первого штурма они понесли столько же потерь, сколько и греки, но 12 июля наконец попутный северный ветер бросил два их нефа под самые башни. Воины взобрались на укрепления, захватили одни из ворот, и в город ворвался большой отряд, преследуя и убивая греков. «И вы увидели бы тогда, как били греков и как овладевали их ездовыми лошадьми и боевыми конями, и мулами, и жеребятами мулов, и прочим добром. Убитых и раненых имелось там столько, что не было им ни числа, ни меры»[134]. Латиняне знали, что им не рады, что они в большой опасности, что их слишком мало, чтобы вступать в бой с массой греков, так давно сражавшихся с ними. «Потом знатные бароны собрались и держали совет между собой, что им делать дальше; наконец, по войску прокричали, чтобы никто не вздумал продвигаться в глубь города, потому что это опасно — как бы в них не стали бросать камни со дворцов, которые были очень велики и высоки, и как бы их не стали убивать на улицах, которые были столь узки, что они не смогли бы там как следует защищаться, или как бы их не отрезали огнем и не спалили бы. И из-за угрозы всех этих бед и опасностей они не отважились углубиться в город и разбрестись по нему, а преспокойно оставались прямо там, где были; и бароны договорились на этом совете о том, что, если греки, у которых было еще в сто раз больше людей, способных носить оружие, чем у французов, захотят сражаться на следующий день, тогда пусть поутру на следующий день крестоносцы вооружатся, выстроят свои боевые отряды и пусть ожидают греков на площади, которая была перед ними в городе»[135]. Действительно, они разбили свои лагеря — два близ стены и один внутри города — наподобие укреплений в открытом поле и, чтобы защититься и чтобы их не застали врасплох, зажгли большие костры и подожгли окружающие дворцы. «И [в ту ночь] сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах королевства Франции»[136].
Император Алексей V Дука бежал со своей охраной, а английские и скандинавские наемники в большинстве примкнули к франкам и даже грабили вместе с ними. Греческие авторы изображают франков худшими из варваров, но не говорят о массовых побоищах. Тем не менее город разоряли с таким остервенением, не считаясь ни с чем — опустошали церкви и монастыри, преследовали монахов, православных священников и монахинь, — что картина этой резни надолго запечатлелась в памяти восточных христиан. Это была гонка за сокровищами и добычей: хватали что подвернется, утратив всякий стыд. Бароны, подоспевшие первыми, присвоили самые богатые жилища, так что рыцарям их не досталось. Маркграф Бонифаций Монферратский «проскакал вдоль всего берега, прямо к дворцу Львиная Пасть [Вуколеон]. И когда он прибыл туда, дворец был ему сдан с тем, что всем, кто в нем был, сохранят жизнь. [...] Влахернский дворец был сдан Анри, брату графа Балдуина Фландрского |...]: там тоже были найдены несметные сокровища, которых было не меньше, чем во дворце Львиной Пасти. Каждый ввел своих людей во дворец, который был сдан ему, и приказал стеречь сокровища. И остальные ратники, которые разбрелись по всему городу, захватили изрядную толику; и добыча была столь велика, что никто бы не мог сказать вам, сколько там было золота и серебра, и утвари, и драгоценных камней, и шелковых материй, и одеяний из атласа, и одеяний на беличьем меху и подбитых мехом горностая, и всяческих драгоценных вещей [...] Всякий взял себе жилище, какое ему понравилось, а их было достаточно. Так разместилась рать пилигримов и венецианцев. И велика была радость из-за чести и победы, которую им дал Бог»[137]. Они назначили десять «знатных мужей» из числа тех, кто еще причислял себя к паломникам, и десять венецианцев для того, чтобы руководить дележом, и отдавали приказы вешать тех, кто прятал украденное. «И никогда с самого сотворения мира не было видано и завоевано столь громадное количество добра, столь благородного или столь богатого — ни во времена Александра, ни во времена Карла Великого, ни до, ни после»[138]. Автор одного рассказа, правда, полностью сочиненного позже, оценивает трофеи приблизительно в четыреста тысяч марок серебра и сто тысяч коней. Во всяком случае, этого было вполне достаточно, чтобы возместить венецианцам долг и дать более ста тысяч марок сеньорам и рыцарям в соответствии с рангом, так что рыцарь получил вдвое больше конного сержанта, а последний — вдвое больше пешего сержанта.
134