Отношение Церкви к насилию в основе своей было таким же, хотя накопленные за столетия знания и почти полная монополия на письменное слово, естественно, позволяли ей в области теории и абстрактных понятий быть намного увереннее светского общества. И именно Церковь была в состоянии выработать какую-то систематизацию относительно проблем, связанных с насилием. Церковь унаследовала от римского права, Ветхого и Нового Заветов и ранних христианских отцов Церкви (особенно от блаженного Августина [354–430]) систему понятий, в рамках которой возможно было анализировать случаи насилия и выносить оценочные суждения. Общепринятая точка зрения, восходящая к блаженному Августину и доведенная до совершенства в более поздние века, сводилась к тому, что о нравственной стороне поведения нельзя судить только по его событийному содержанию, вырванному из общего контекста; при оценке меры жестокости того или иного поступка принимали во внимание состояние духа совершившего его человека, преследуемые цели и правомочность действий лица или учреждения, по чьей воле пли с чьего попущения этот поступок совершался.
Такая точка зрения допускала большую идеологическую гибкость в суждениях. Церковь могла принимать активное участие в военных действиях на разных фронтах, в частности там, где латинское христианство вступало в прямой контакт с мусульманским миром. Вторая половина XI века стала временем расширения сферы латинского влияния. На севере Пиренейского полуострова маленькие христианские государства учились пользоваться политической слабостью мусульманского аль-Андалуса (арабской Испании), и их внушительной победой стало завоевание в 1085 году королем Кастилии и Леона Альфонсом VI города Толедо, бывшего когда-то столицей вестготского королевства и разрушенного арабами и берберами в VIII веке. В Сицилии воинственные норманны, с мощью которых уже привыкли считаться в Южной Италии, постепенно уничтожали власть мусульман с 1061 по 1091 год. Папы обычно поддерживали такую христианскую экспансию. Но сами они могли играть только пассивную роль в этом процессе, поддерживая его морально и занимаясь вопросами церковной организации на захваченных территориях. Однако события в Испании и на Сицилии были чрезвычайно важны для Церкви, ибо уже два поколения западных христиан до первого крестового похода на глазах центрального церковного управления были вовлечены в религиозную войну, причем в этой войне у неверных отвоевывались прежние христианские земли. В связи с этим хотелось бы отметить, что поход в Святую Землю, захваченную арабами в VII веке, представлял собой аналогичный случай.
Когда речь идет о крестоносном движении, важно иметь в виду различие между высшими церковными иерархами, вершившими церковную политику и позже выработавшими планы первого крестового похода, и мирянами, ставшими добровольными воинами-крестоносцами. Общая картина войны на всей территории Средиземноморья была доступна, пожалуй, только взгляду папского престола, который имел в своем распоряжении разведывательные данные, знание географии и понимание давней исторической традиции, что позволяло видеть всю панораму христианского мира и учитывать возможные опасности. Однако, и на это важно обратить внимание, часто крестовыми походами неправильно называли все стычки между христианами и мусульманами до 1095 года. Такая точка зрения подразумевала, что первый крестовый поход явился последним и кульминационным в серии войн XI века, бывших крестовыми по своей сути, как бы пробой сил европейцев в борьбе с неверными. Но подобное мнение неприемлемо для тех, кто знаком с фактами.
Мы имеем достаточно много доказательств тому, что призыв Урбана II к крестовому походу в 1095–1096 годах явился полной неожиданностью для общества. Крестовые походы получили поддержку населения именно потому, что в них увидели новый способ борьбы с мусульманами, могущий оказаться действенным. Современники крестоносцев, комментировавшие популярность идеи крестовых походов, не распространялись о продолжении н эскалации антнмусульманской войны. А если v них и мелькали какие-то высказывания по этому поводу, то чаще всего речь шла о далеких и уже мифологизированных временах Карла Великого (ум. в 814) и его империи франков, а не о более поздних событиях в Испании или на Сицилии.
Необходимо отметить, что пылкий отклик жителей Западной Европы на призыв к первому крестовому походу не основывался на устоявшейся ненависти к исламу и ко всему мусульманскому. Конечно, существовали грубые стереотипы и превратные толкования; например, считалось, что мусульмане придерживаются многобожия и поклоняются идолам, а о жизни пророка Магомета были широко распространены выдуманные, порой откровенно сказочные истории. Но все это не складывалось в цельную систему предубеждений, способную сорвать людей с насиженных мест, оторвать их от семей и вовлечь в опасную и дорогостоящую военную экспедицию против врагов в дальних странах. Причем среди первых крестоносцев были и те, кто уже раньше при мирных обстоятельствах имел дело с мусульманами – во время паломничества в Иерусалим, например. Но большинство никогда не видело мусульман, и после первых же столкновений с противником крестоносцы начинали испытывать противоречивые чувства. Храбрость и умение турок производили на них такое впечатление, что они начинали предполагать: а не являются ли турки их отдаленными родственниками, чем-то вроде потерянного племени, много веков назад свернувшего с пути, ведущего к западной христианской цивилизации. Такие мысли не выглядели нелепыми во времена, когда считалось, что черты характера передаются по кровному родству, и когда рассказы о происхождении людей от библейских или мифическихпредков имели самое непосредственное отношение к ощущению европейцами своего места в истории и общественной ценности личности. Сегодня распространен взгляд на крестовые походы как на великую борьбу систем веры, подогревавшуюся религиозным фанатизмом. Такое понимание связано с современными понятиями о религиозной дискриминации и с реакцией на политические конфликты на Ближнем Востоке и в других регионах. Однако подобная точка зрения должна быть решительно отвергнута, хотя бы в отношении первого крестового похода. Исследования последних десятилетий, направленные на то, чтобы как можно подробнее осветить историю идей и институтов, связанных с крестовыми походами, опровергают такой подход. До недавнего времени в крестовых походах привыкли видеть серию экзотических, иррациональных и – главное – малозначительных эпизодов в историческом развитии Западной Европы. Более того, изучением крестовых походов, главным образом, занимались ученые, специализировавшиеся на изучении истории восточного христианства или мусульманского мира, и их суждения, естественно, часто были неоправданно жестки. Но сейчас медиевисты делают все возможное для включения крестоносного движения в общую картину западной цивилизации. Важным и плодотворным элементом такого подхода стало изучение тех сторон западноевропейской религии, культуры и общественного устройства, которые могли бы объяснить энтузиазм, с которым европейцы откликнулись на призывы к походу на неверных. Так на какую же благодатную почву упали эти призывы в конце XI века в Европе? И чему обязан первый крестовый поход своим осуществлением? Здесь можно назвать несколько факторов. Во-первых, тотальная милитаризация общества, подготовлявшаяся многие века. Политическими образованиями, возникшими после медленного и болезненного распада западной Римской империи, управляли аристократические кланы, получавшие свои богатства и власть от контроля над землей и военного лидерства. В средневековой Европе правительства не имели средств, административного умения и системы связи для самостоятельного управления страной. В создавшейся ситуации действенный контроль над державой мог быть обеспечен только следующим: превратить крупных местных феодалов в союзников и представителей короля, получив от них вассальную присягу на верность и обещание соблюдать государственные интересы в обмен на помощь в сохранении и упрочении их богатств и власти на местах. Поэтому центральная власть стремилась вырабатывать общие задачи для себя и своих вассалов, так как в этом случае гармонически сочетались взаимопомощь и удовлетворение своекорыстных интересов. И накануне первого крестового похода структура европейского общества была именно такой. В VIII – начале IX века короли Каролингской династии выработали политическую систему, мобилизовавшую все население франкского государства на частые захватнические войны в южной Галлии, Италии, Испании и центральной Европе. Однако из-за того, что подходящих жертв становилось все меньше, а викинги и мусульмане нападали на франков все чаще, в XI веке эта система начала давать сбои. Ситуация усугублялась еще и жестокими междоусобными войнами между отдельными представителями династии Каролиигов. Следствием этого стало ослабление вассальной верности и ощущения общего дела, которые связывали королей с военными кланами страны. В каком-то смысле политическая жизнь вернулась туда, откуда все началось, – власть опять начала концентрироваться в руках наиболее богатых и воинственных кланов. Однако Каролинги оставили очень важное наследство – а именно то, что дворяне – «принцы», в смысле «те, кто управляет», – смогли навсегда сохранить и использовать созданные Каролингами институты общественного управления.