И те, кто находились в укреплении графа[134], разбуженные шумом, как самые близкие к городу, стали говорить друг другу: «Это идет подмога к неприятелям». Другие, напротив: «Однако, сдается, это не крики радующихся». Между тем, совсем рассвело и на южной башне взвились наши знамена. Пришедшие в смятение горожане, увидев нас над собою, на горе, пустились бежать, иные через ворота, а некоторые [прямо] бросались в ров; никто [из них] не оказывал противодействия, ибо господь поверг их в смятение.
Мы же затем много времени наслаждались приятным зрелищем, (видя, как) те, кто столь долго оборонял против нас Антиохию, никак не могли бежать из города; ибо если кто из них отваживался спастись бегством, [все равно] не могли избежать гибели. Между прочим, случилось там нечто, для нас весьма приятное и доставившее нам истинное удовольствие. Несколько турок пытались бежать через пропасть, отделявшую эту гору от находившейся с северной [стороны]. Они повстречались с нашими, принуждены были отступить: их опрокинули со стремительностью; они припустились бежать столь поспешно, что все попадали в пропасть. Нам же была радость оттого, что они туда сваливались; скорбели мы только из-за того, что более трехсот коней сломали там себе шею.
Сколько же [всего] было взято добычи в Антиохии, мы не в состоянии и сказать: вообразите, сколько сумеете и считайте сверх того. Не ведаем, и сколько пало тогда турок и сарацин. Жестоко рассказывать, как погибали они разными видами смерти и как различными способами умерщвлялись.
Те из врагов наших, кто обороняли крепость на горе, в центре, видя их гибель и то, что наши отказываются нападать на них, удержали за собой эту крепость[135]. Грациан[136] же, выйдя через некую дверцу, был полонен и обезглавлен армянскими селянами, и голова его доставлена нам: я полагаю, это произошло по особому божескому предначертанию, ибо он поотрубал головы многим из этого народа, и вот теперь сам лишился головы.
Взят был город Антиохия третьего июня, а осада его начата около 11 дня ноябрьских календ[137].
Raimundi de Aguiliers. Historia Francorum qui ceperunt Iherusalem. — Recueil des historiens des croisades. Historiens Occidentaux, t. III. Paris, 1866, p. 250— 251.
Из анонимной итало-норманской хроники «Деяния франков и прочих иерусалимцев»
Кн. VIII, гл. 20. И был некий эмир из рода турок, именем Фируз, который вошел в большую дружбу с Боэмундом. Часто Боэмунд через вестников, которыми они обменивались, внушал ему, возбуждая его [этим], чтобы он дружески впустил его в город, и обещал ему, что [тот] беспрепятственно перейдет в христианство, вселял надежды, что станет богатым, и сулил ему всяческие почести. Фируз внял этому и обещаниям и сообщил: «Я охраняю три башни и готов их передать [ему], и в час, когда пожелает, я впущу его в них»[138].
Итак Боэмунд, зная уже наверняка, что доступ в город обеспечен, веселясь в душе, спокойно и с радостным ликом явился перед всеми сеньорами и возвестил им приятную весть: «Мудрейшие мужи и рыцари, взгляните, в какой бедности, в какой нищете все мы находимся, и начальники, и [простые] воины, и [как] едва ведаем, откуда воспоследует для нас что-либо лучшее; так вот, коли ежели [это] вам покажется достойным и благим [делом], пусть кто-нибудь один из нас примет на себя начальство над остальными и, если сумеет овладеть городом каким-либо способом, хитростью или приступом, сам либо с чужой помощью, давайте согласимся уступить ему город». Но они наотрез воспротивились и отклонили [это предложение] и заявили: «Да не достанется никому этот город, а будем владеть им все на равных долях; поскольку мы в равной мере вложили [в дело] свои ратные усилия, постольку должны получить и одинаковые почести». Услышав эти слова, Боэмунд удалился, посмеявшись втихомолку. Вскоре после того дошли до нас известия о войске врагов наших — турок, публиканов[139], азимитов[140] и многих иных народов[141]; и тогда тотчас все предводители собрались, и держали совет[142], и говорили: «Если Боэмунд сумеет захватить город, сам или с чьей-либо подмогой, мы все по доброму согласию и с открытым сердцем подарим ему [город], на том, однако, условии, что когда на выручку нам подоспеет император[143] и пожелает исполнить договор, как [то] обещал и [в чем] поклялся, мы передадим ему его права даже в том случае, если Боэмунд уже будет иметь город в своей власти».
Вслед за тем Боэмунд начал каждодневными обращениями вкрадчиво просить своего друга об исполнении желаемого, сладкоречиво, в таких словах суля ему всяческие уступки и всевозможные блага: «Уж время, настал подходящий миг, когда мы сможем содеять задуманное доброе дело; пусть только мой друг Фируз теперь окажет мне свою помощь». И тот, весьма обрадованный, сообщил, что во всем пособит ему, как и должен. И на следующую ночь он тайно отправил к Боэмунду сына своего заложником, чтобы тот был полностью уверен, что [наверняка] откроет ему вход в город, и, [кроме того], на словах передал ему следующее: «Пусть завтра[144] поднимет всю рать франков и устроит [так], будто [она] отправляется опустошить землю сарацин[145], а затем пусть быстро поворачивает назад, перевалив через гору справа»[146]. «А я, — передавал Фируз, — уж буду внимательно следить за [прибытием] рати и впущу ее через башни, что находятся под моим начальством и стражей».
135
Здесь говорится о судьбе крепости, находившейся в стенах Антиохии и оставшейся тогда под властью сельджукского гарнизона.
138
Из иных источников (хроника Гвиберта Ножанского и др.) известно, что впоследствии Фируз действительно крестился и даже принял при крещении имя «Боэмунд»; он участвовал в походе крестоносцев на Иерусалим (вплоть до взятия последнего), но потом перешел на сторону мусульман и отрекся от своей новой веры.
139
Публиканами хронист называет павликиан. В VIII—IX вв. это были участники широкого антифеодального еретического движения в восточных областях Византии; после разгрома в 872 г. павликианского государства в Малой Азии и его столицы Тефрики уцелевшие остатки павликиан, раздробившись на множество сект, преследуемые властями, нередко искали спасения на территории мусульманских владений. Как противников крестоносцев, павликиан упоминает в одном из своих писем на родину граф Стефан Блуасский (см. о нем на стр. 74).
140
Термин неясен. В литературе высказывалось предположение, будто хронист, подчас употребляющий греческие слова, дабы выставить на вид свою «образованность», и здесь применяет термин греческого происхождения. В Византии «азимитами» именовали христиан неправославных толков, которые употребляли для причащения хлебцы, приготовленные из пресного (без дрожжей) теста, а не из квашеного, как это принято у православных (т. е. азимитами считались, например, католики, марониты, армяне). Один из комментаторов полагает как раз, что хронист имеет тут в виду последних.
141
Речь идет об огромном и пестром по национальному составу войске мосульского эмира Кербоги, которое султан выслал на помощь осажденной крестоносцами Антиохии. В мае 1098 г. эта армия уже приближалась к своей цели. Лишь за несколько дней до ее прибытия крестоносцам стало известно об этой новой для них опасности.
146
«Гора справа» (по отношению к лагерю крестоносцев), т. е. к западу от города: именно там находились башни, над которыми начальствовал Фируз.