[Как и в предыдущих случаях, этот отступ показывает смену ритма, в данном случае - заключительную часть молитвы женщины. Ни Кирби, ни Магоун не выделяют таким образом эти строки. – Ред.]
Была жена Асемо искусна в пении молитв, и к тому же пеклась о своей выгоде. И потому длинна была молитва к Илукко и его девам о коровах, что были красивыми и лоснящимся.
Так Сари ушел, положив еду в мешок, и погнал стадо заливными лугами, болотами и пустошами к зеленой лесной опушке, и всю дорогу горевал и бормотал про себя: «Горе мне, несчастному, злая мне выпала судьба. Вечно смотреть мне на хвосты быков, продираясь сквозь болота и однообразные равнины». И вот, подойдя к освещенному солнцем склону, присел он отдохнуть. Достал он свой обед и подивился его весу, сказав: «Жена Асемо еще никогда не давала мне так много еды».
И задумался он о своей жизни и о том богатстве, в котором купается его злая хозяйка, и о пшеничном хлебе с маслом, нарезанном толстыми кусками, и о вкуснейших пирогах, и о напитках, которыми утоляют жажду вместо воды. «Один черствый хлеб, - подумал он, - дает она мне, а в лучшем случае овсяные лепешки, да и то смешанные с соломой и еловой корой, и капусту, когда ее дворняги съедят все сало». После вспомнил он былые вольные дни, Ванону и свою родню, и так заснул. А когда птица разбудила его, защебетав о наступлении вечера, [он] погнал стадо домой и, присев на кочку, снял с плеча мешок.
Открыл он его и вертел в руках, говоря, что пирог очень красив снаружи, но плох внутри, и пшеничный он только сверху, а внутри из овса. И будучи в дурном настроении и без аппетита, он взял свой славный нож, чтобы разрезать пирог, и тот прошел через тонкую корку и с такой силой ударился о камень внутри, что его лезвие согнулось, а кончик отломился. Так пришел конец Сикки, наследству Кампы. Сначала Сари впал в ярость, а после бросился в слезы, ибо ценил он наследство отца превыше золота и серебра. И сказал он:
А после пришли к нему злые мысли, и дикая ярость зародилась в сердце, и сплел он на пальцах узор из ярости и жажды отмщения прекрасной жене Асемо, и, взяв хворостину из березы и можжевельника, он загнал все стадо в топь и непроходимое болото. И призвал он волков и медведей, чтобы забрали они по половине стада и оставили ему лишь косточку из ноги Урулы, самой старой коровы. Из нее сделал он длинную флейту и резко дунул в нее. Таково было собственное волшебство Сари, и никто не знает, как научился он ему. И превратил он волков в коров, а медведей в быков. И когда красное солнце заходило на западе и склонялось над елями, отмечая время, когда надлежит доить коров, он погнал медведей и волков домой, пыльный от того, что рыдал лежа на земле и истощенный заклинанием диких зверей. И когда он приблизился к усадьбе, то приказал зверям, чтобы те схватили и загрызли жену кузнеца, когда она придет подоить их.
И так шел он по дорожке, играя прерывистую и странную музыку на костяной флейте: трижды подул он на склоне холма и шесть раз у изгороди сада. И жена Асемо подивилась, где взял пастух коровью кость для дудочки, но не придала этому большого значения, ибо слишком долго ждала она коров, чтоб подоить их. И возблагодарила она Илу за то, что сохранил он ее стадо, и, выйдя во двор, приказала Сари прекратить этот невыносимый шум, а после сказала матери Асемо: