Следующее за ними поколение римских поэтов, продолжая в молодости традиции «новейших», разделяя их скептическое, пессимистическое, крайне отрицательное отношение к обществу, в котором они жили, не могло в то же время не откликнуться на переживания людей, подавленных и измученных бесконечными гражданскими войнами. В «Эподах» молодого Квинта Горация Флакка, сына вольноотпущенника, звучит отчаяние последних республиканцев. По всей Италии сторонники Октавиана сражались с приверженцами Антония, братоубийственная резня истощала страну — и тогда Гораций в отчаянии предлагает римлянам покинуть родной город и переселиться на легендарные «острова блаженства», где-то за столпами Геракловыми, в Океане. В эподах 16 и 7 он обращается ко всему римскому народу и дает волю самым мрачным предчувствиям, касающимся судьбы «нашего рода, заклятого братскою кровью». В отличие от Катулла Гораций берет за образец не александрийских поэтов эллинистического времени, а поэта-классика Архилоха с его ощущением трагической беспомощности индивида перед грозящими отовсюду бедствиями.
Измученный военными и политическими потрясениями 40-х годов I в. до н. э., пострадавший от конфискаций (у многих тогда в северной части Италии были отняты дома и земли, чтобы наделить участками ветеранов армии победителя Октавиана), другой молодой поэт, Публий Вергилий Марон, по-своему откликается на переживания сограждан. Он пишет «Буколики» — цикл стихотворений, то в повествовательной, то в диалогической форме, о жизни простых пастухов, их скромных радостях и горестях. Жестокая современность вторгается и в их простой, чистый, безмятежный мир, как она вторглась конфискациями в жизнь многих земледельцев в окрестностях Мантуи или Кремоны. Бегство от действительности в вымышленную пастушескую Аркадию оказывается утопией, иллюзией. Но в отличие от более молодого Горация Вергилий еще не впал в отчаяние и пессимизм. Он еще может разделить и выразить в своих знаменитых стихах о будущем «золотом веке» на земле надежды исстрадавшегося на исходе «железного века» римского люда. Наступит новая эра, говорит он в прославленной 4-й эклоге «Буколик», новый цикл времен, возвещенный «сивиллиными книгами» и сулящий народу мир и изобилие. Близкое к традициям поэтов круга Катулла, вдохновляемое греческими образцами классического или эллинистического периодов, творчество Вергилия и Горация уже в их ранних поэтических трудах не закрыто, не противостоит бурной и смятенной жизни общества. В «Буколиках» Вергилий и в «Эподах» Гораций принимают на себя страдания и чаяния современников, не замыкаясь лишь в избранном дружеском кругу ценителей изысканной «ученой поэзии».
В те же самые годы, в середине I в. до н. э., на римской театральной сцене безраздельно царил мим, вытеснивший постепенно ателлану и превратившийся в литературное произведение. Эпоха импровизации, породившая сам римский мим с его песенками и танцами, которыми как вставками сопровождались представления комедий, кончилась: мим обрел литературную форму. Главная заслуга здесь принадлежала двум поэтам-мимографам: римскому всаднику Дециму Лаберию и вольноотпущеннику Публилию Сиру, властителям тогдашней сцены.
В противоположность Сиру, который был одновременно и мимографом, и актером, Лаберий как римский всадник считал выступления в театре оскорбительными для своего сословного достоинства. Когда однажды Цезарь заставил Лаберия исполнить роль в миме, это было для бедного поэта большой личной трагедией и унижением. Но он отомстил диктатору, когда, пользуясь свободой слева, допускавшейся для мимических актеров, произнес со сцены стих, в котором публика без труда увидела намек на Цезаря: «Тот, кого боятся многие, также должен бояться многих».
От многочисленных мимов, написанных Сиром и Лаберием, до нас дошли только фрагменты. Из сохранившихся заглавий видно, что героями мимов были рыбаки, ремесленники, рабы, чужеземцы (например, галлы). Действие в мимах было обычно очень простым, незамысловатым, а кончались они тем, что один из персонажей под общий смех зрителей убегал со сцены. Но тексты, произносившиеся актерами, содержали немало политических острот, и тот же Лаберий в роли беглого раба однажды вновь опасно задел всесильного диктатора, воскликнув: «Свобода убегает!» В письме к Аттику Цицерон просит сообщать ему о шутках, которые позволяют себе мимические актеры. Иногда в мимах осмеивали не политиков, а философов: так, в миме «Боб» человека превращали в боб, издеваясь над пифагорейцами с их учением о переселении душ и запретом есть бобы. Масок в мимах не применяли, а женские роли исполняли сами женщины, покрывавшие голову небольшим платком. Актеры и актрисы мимов пользовались в обществе такой же популярностью, как современные нам кинозвезды. Многие богатые и знатные римляне окружали себя мимическими актерами, брали на содержание актрис и подчас сильно привязывались к ним: известно, скажем, что Марк Антоний был так влюблен в актрису Кифериду, что его самого в Риме насмешливо называли Киферием. В популярности с мимическими актерами не могли сравниться ни комические, ни трагические актеры, за исключением, быть может, лишь прославленного Росция, друга Цицерона. Мимы римляне любили тогда намного больше других видов сценических произведений, тем более что новых комедий или трагедий никто не писал, а ставили непрерывно все те же сочинения Пакувия и Акция.
АРХИТЕКТУРА
Деревянная архитектура с терракотовой орнаментикой полновластно царила в Риме в III в. до н. э. и только в следующем столетии начала уступать место каменным постройкам. Но храмы сооружали из мягкого вулканического туфа, так как своего мрамора в Италии II в. до н. э. еще не было: и «лунский», позднее каррарский, мрамор, и «тибуртинский» твердый известняк — травертин стали применяться повсеместно уже в эпоху Августа. Ограниченность в выборе строительного материала наложила заметный отпечаток и на саму архитектуру. Из мягкого кампанского туфа не удавалось вытесать длинные прочные балки, поэтому зодчим приходилось создавать арочные своды. Кроме того, мягкий туф не позволял делать такие выразительные, подчеркнутые орнаменты, как на греческих мраморных храмах, и надо было украшать постройки гипсовой пластикой. Большим облегчением для архитекторов было начало применения в строительстве обожженого кирпича. Новая техника дала возможность сначала возводить каркас стен, а затем облицовывать их плитами из туфа.
Все это рано придало римской архитектуре иной, отличавший ее от греческой, характер. Своеобразие римской архитектуры хорошо видно, например, в сооруженном Квинтом Лутацием Катулом табулярии (архивохранилище), обращенном фасадом на Форум, с арками между дорическими полуколоннами, со сводчатыми покрытиями внутренних коридоров. Восходящие к италийско-этрусским традициям высокие подиумы, на которые ставили здания, как и своды, характерны для больших святилищ в Пренесте и для храма Геркулеса в Тибуре, воздвигнутого в эпоху Суллы. Эти высокие подиумы, широкие лестницы, привольно раскинутые террасы, пространственное доминирование сакральной постройки над всей окружающей ее средой четко отличали италийскую архитектуру от эллинистической.
Возвратившись из восточных походов, Помпеи построил в Риме первый каменный театр, причем использовались различные архитектурные ордеры. Тогда же в городе появился, благодаря заботам эдила Марка Эмилия Скавра, большой деревянный театр с сидячими местами для 80 тыс. зрителей — подробное описание этого театра дает в своей «Естественной истории» Плиний Старший. Наступление нового этапа в истории каменного строительства в Риме связано с деятельностью Цезаря. Сооружение нового форума, получившего по имени диктатора название Форум Цезаря, основывалось на целостной архитектонической концепции: представление о ней дает сохранившаяся часть двухэтажных портиков, окружавших форум вместе с храмом Венеры-Родительницы. В период II триумвирата Вечный город стал украшаться зданиями из мрамора, залежи которого были найдены в северо-западной части страны (Луна, Каррара). Первые мраморные постройки, такие, как храм Сатурна, базилика, храм Божественного Юлия, показывают, с Какими трудностями сталкивались тогда римские каменотесы, привыкшие иметь дело с мягким кампанским туфом.
Большому строительству последних десятилетий существования республики сопутствовало создание крупных частных парков при домах разбогатевших нобилей и всадников. Примером для подражания стал здесь парк полководца-богача Луция Лициния Лукулла, где впервые в Италии были посажены вишни. Великолепные сады Лукулла, полные диковинных для римлян растений и прекрасных статуй, привезенных владельцем парка из далеких восточных походов, внушали зависть другим богатым римлянам. Примеру Лукулла последовал затем Гай Юлий Цезарь, а там и некоторые иные состоятельные горожане, в том числе историк Саллюстий. Итак, на закате республики город из туфа начал превращаться в мраморный и покрываться садами и парками. Среди все еще многочисленных узких улочек раскинулся новый Форум Цезаря, поднялись новые храмы. В суровый старый Рим пришли богатство и пышность.