Посетитель теряется, не чувствуя ни на хрофтинг страха.
— Да… да, возможно, у меня много всего.
Он снова постукивает ногтем.
— Где?
Фаруллах пока запрещает себе думать, что, возможно, ему выпала редкая удача, и у него получится закрыть долг перед Гассанхаром.
Ш-ш-ш, не спугнуть…
Незнакомец на мгновение отворачивает лицо. Он смотрит на прикрытые ставнями окна, словно раздумывает, стоит ли лавочник доверия. Профиль его остронос и надменен.
Солнце проникает сквозь щели узкими лезвиями золотых ножей.
— Здесь. На вашем заднем дворе, — произносит незнакомец наконец.
— Что ж, давайте посмотрим.
Фаруллаху стоит больших усилий смирить радость и не измениться в лице. Ох, годы, годы, он был бы хорошим лицедеем!
Лавочник оттопыривает губу и нарочито медленно прикручивает фитиль, убавляя свет лампы до едва заметного, слабосильного язычка. Горчинка щекочет ноздри. Фаруллах выходит из-за прилавка спокойным, степенным шагом, хотя, видят боги, ему хочется или бежать вприпрыжку, или торопливо семенить по тонкому, ведущему к вещи следу.
— Мне нужно будет закрыть лавку, — говорит он.
— Опасаетесь?
В голосе незнакомца слышится презрение.
— Меня грабили семьдесят четыре раза, я уже ничего не боюсь, — равнодушно жмет плечами Фаруллах, выпуская посетителя на солнце. — Но есть порядок.
На каменных ступеньках преддверья он опускает засов и ловко продевает дужку замка в проушины. Клац! Ключ с бронзового кольца на поясе проворачивается внутри побитого железного цилиндра. Щелк!
Теперь набрать горячего воздуха в сухую грудь.
Не волнуйся, Фаруллах, — уговаривает себя старик. Этого пропахшего кровью наемника ты обведешь вокруг пальца. Это не Гассанхар.
Незнакомец дожидается его в тени арки.
Двор за ней окаймлен кустами шиполиста и обожженным остовом дома Шолоха Ратима, торговца тканями. Но горечью тянет не от пожарища, а от простой телеги без бортов, заведенной с чужой стороны.
На телеге холмом вздымается накрытая мешковиной добыча.
Незнакомец, останавливаясь, свистит особым свистом, и из кустов появляется голова, покрытая железным тарелкообразным шлемом и соединенная жирной шеей с пухлым телом в грязной стеганой безрукавке.
— Да, брат Химус, — широко улыбаясь, произносит голова.
— Все тихо?
— Ага.
Напарник брата Химуса косолапит к телеге, опустив к земле арбалет.
— Здравствуйте, старый господин, — кланяется он Фаруллаху.
Башмаки — тиффин, штаны — семь хрофтингов, шлем — тиффин и хрофтинг, не больше. В одежде застряли крошки слабоумия и хлеба.
— Отвяжи веревку, — командует наемник напарнику.
Тот шмыгает носом и расплывается в улыбке.
— Да, брат Химус.
Солнце печет. Фаруллах жмурится. Вещи на телеге медленно освобождаются от мешковины.
— Я подойду? — спрашивает Фаруллах.
Брат Химус кивает.
Вещей на телеге много. Названия городов шелестят в голове у лавочника: Кенцарин, Борош, Анталифан. Имена мастеров, кузнецов и чеканщиков, гончаров и резчиков пересыпаются, будто песок. Сигорон Эпикар, Вольцмар, Бьернобонси…
По-настоящему магическая вещь в телеге всего одна, но Фаруллах не торопится указывать на нее наемнику. Она где-то там, в глубине.
Он принюхивается и идет вокруг телеги, вызывая приступ паники у обладателя арбалета. Глаза старика закрыты, но они ему и не нужны. Вещи плывут перед его внутренним взором, одетые в зеленоватый, призрачный свет. Серебряные чеканные кубки, железные поножи с простым узором, деревянные блюда, ложки, щипцы, мешки и сумки, котел большой, котел маленький, тренога, бронзовые подсвечники, ряд шкатулок (одна треснула), цепи с кандалами, узорчатая ткань, в которую завернуты тонкой работы золотые фигурки, несколько кольчуг, шапки, меховой подклад, сорванный с богатого платья, ворох одежды со следами крови, длинные серьги, три, нет, четыре топора, три меча, два кинжала, кривая сабля пустынника, пучок стрел, несколько пар обуви, медный горшок…
Ах!
Фаруллах едва не сбивается с шага, но ему достает хитрости вытрясти невидимый камешек из туфли. От медного горшка тянет магией, как густым наваром. О, нет, в мире почти не осталось таких вещей, уверен Фаруллах. Уж он знает точно.
Вот она, плата Гассанхару.
И свобода. Сладкая. Без привкуса горечи. Полная свобода! Лицо старика не меняется, но внутри он ликует.
Еще две вещи едва отмечены магией. Это железная перчатка, лишенная мизинца, и головной обруч с пустой оправой.
Фаруллах завершает круг.
— Полторы тысячи тиффинов.