Марек Альтер
История Лейлы, сестры Ездры
Роман
И сказал Господь Бог: «Не хорошо быть (Адаму) человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему».
Если будет он того достоин, станет она помощником, если ж нет, то ополчится на него.
Чем меньше догм, тем меньше споров; чем меньше споров, тем меньше бед: если это неправда, значит, я ошибаюсь.
Религия создана, чтобы сделать нас счастливее в этой жизни и в иной.
Что нужно для того, чтобы быть счастливым в будущей жизни?
Быть праведным.
Что нужно для того, чтобы быть счастливым в этой жизни, насколько позволяет убожество натуры нашей?
Быть терпимым.
Пролог
Антиной вернулся.
Сердце мое трепещет.
Трепещет моя рука. Я крепко сжимаю перо, чтобы камфарные чернила четко выводили слова на папирусе.
Антиной, возлюбленный мой, вернулся!
Вчера вечером гонец в запыленных тунике и сандалиях принес мне восковую табличку.
Я сразу узнала почерк моего возлюбленного.
Ночь прошла без сна. Беспокойно ворочаясь с боку на бок, я прижимала к груди табличку, словно начертанные на ней слова могли проникнуть в мою плоть.
Лейла нежнейшая моя, любовь моя, через три дня и три ночи я вернусь к тебе. Отмеряй тени на солнечных часах. Я вернусь к тебе с новыми почестями и победами! Но пока я не сожму тебя в своих объятьях, пока губы мои не насытятся ароматом твоего тела, два года нашей разлуки останутся для меня пустыми.
Сердце мое бьется сильнее, чем перед битвой. Скоро, по воле твоего Бога небесного и Ахуры-Мазды, бога персов, мы станем наконец мужем и женой.
Всю ночь сердце мое наполнялось словами Антиноя.
Я закрываю глаза, и они всплывают из глубин моего существа. Если даже я захочу забыть их, то голос возлюбленного будет нашептывать их мне на ухо.
Это мое безумие. И дрожь моя — это и дрожь страха.
Наступающий час всегда был часом покоя. Ночь удаляется. В доме все тихо. Служанки еще не встали, огонь еще не дымится в очагах. Свет зари бел, как молоко, которое, как говорят, таит под собой рыб смерти на пирах Царя царей.
Муж и жена — такова была наша клятва. Антиной и Лейла!
Клятва детей, клятва любовников!
Я вспоминаю время, когда мы были словно пальцы одной руки. Антиной, Ездра и Лейла. Два мальчика и девочка — мы всегда были вместе, хотя Антиной был сыном могущественного стольника Великого Царя, а мы детьми еврея в изгнании.
Наш смех эхом перекатывался по крышам Суз. Когда наша мать звала нас, имена сливались в одном крике: Антиной, Ездра, Лейла!
Потом голос матери умолк.
Умолк и голос отца.
Болезнь убивала в Сузах. Она убивала в полях вдоль Каруна, она убивала вплоть до самого Вавилона. Бедных и богатых, выходцев из Персии, выходцев из Сиона, Лидии или Мидии.
Я вспоминаю тот день, когда Ездра и я, высохшие от слез, вглядывались в лица матери и отца, застывшие в смертном сне.
Наши руки сплелись с руками Антиноя. Наша боль была его болью. Мы крепко держались друг за друга, словно странное животное, члены которого невозможно разъединить.
Я вспоминаю палящий летний день, когда Антиной привел нас в свой великолепный дом и сказал своему отцу:
— Отец, вот моя сестра Лейла и вот мой брат Ездра. Что едят они, то ем и я. Их желания — мои желания. Отец, прими их в нашем доме, и пусть они останутся у нас сколько пожелают. Если ты откажешь, то моей единственной крышей над головой станет дом их дяди Мардохея, который взял их к себе, потому что у них больше нет ни отца, ни матери.
Отец Антиноя от души посмеялся, позвал служанок и велел принести фруктов и коровьего молока. Насытившись, мы устремились в огромные бассейны его дома, чтобы освежиться. Счастливые часы — вот лучшее лакомство для детей!
А потом, в долгие, вновь ставшие беззаботными дни, как и прежде раздавался оклик Ездры: «Брат мой Антиной!» и звучал ответ Антиноя: «Брат мой Ездра!». Они ковали себе одинаковые мечи и выделывали одинаковые луки и дротики в мастерской дяди Мардохея.
О, Яхве, почему перестаем мы быть детьми?
Я вспоминаю день, когда игры закончились и первая ласка обратила смех в трепет.
Антиной, Ездра и Лейла. Двое мужчин и одна женщина. Незнакомая тень в глазах, незнакомое молчание на губах. Красота ночей на крышах Суз, очарование объятий, радость плоти, охваченной пламенем, словно масло в перегретой лампе.