Они выехали на царскую дорогу, такую широкую, что на ней могли бы выстроиться в ряд двадцать упряжек. Дорога пересекала Сузы, начинаясь от южных укреплений, проходила сквозь стену царского города через ворота, по бокам которых возвышались две высоченные башни, и заканчивалась у самого подножья Цитадели. Прямая, как стрела, усаженная деревьями и розовыми кустами, она была так ровно вымощена розовым и белым мрамором, что напоминала ткань, и право пользоваться ею имели только царские колесницы и солдаты во время процессий, праздников и перемещений Царя царей.
Когда они подъехали к башням, покрытым синей глазурью и украшенным сотнями крылатых львов, раздался низкий рев трубы. Не снижая скорости, кортеж въехал в огромные ворота со створками, украшенными бронзовыми скульптурами, перед которыми выстроилась стража.
Серый свет разрезал тучи, только когда они проехали ворота. Солдаты, бежавшие по бокам колесниц, остановились, и их сменили четыре всадника в длинных туниках, которые заняли место рядом с упряжкой третьего стольника.
Царская дорога вела дальше, такая же прямая. Теперь с обеих сторон ее окружали стены, выкрашенные охрой и увенчанные квадратными зубчатыми башнями. Здесь не было ни прохожих, ни каких-либо признаков обычной жизни. Лейла очень быстро потеряла ориентацию, потому что стены были так высоки, что скрывали даже скалы Цитадели.
Кортеж круто свернул направо. Покинув основную дорогу, он углубился в более узкую улицу с менее высокими стенами. Гигантские лестницы и стены Цитадели возносились перед ними, всего на расстоянии полустадия, куда ближе, чем она когда-либо видела.
Она запахнула шаль на груди, чувствуя, как у нее сжимается горло. Изумление и любопытство сменились страхом. Они проехали еще одни ворота, арки и дворы и оказались в огромном саду. Лейла различила фестоны керамических фризов и сонмы статуй, украшавших ведущие в Цитадель лестницы.
К ее удивлению, их кортеж направился направо, удаляясь от стен. Они въехали в рощу сосен, пальм и кедров. Между деревьями показался восточный берег Каруна. Колеса повозок и копыта коней снова застучали по камням мостовой. Перед ними возвышался огромный дворец, построенный на террасе над рекой. Крепостная кирпичная стена, выкрашенная в белый цвет, спускалась до восточного берега реки и была глухой с единственным входом через алые ворота, которые распахнулись при приближении кортежа ровно на то время, какое потребовалось, чтобы пересечь порог дворца, и вновь сомкнулись с глухим стуком.
Всадники и колесницы остановились в длинном дворе, по сторонам которого располагались конюшни и водоемы. За портиком, забранным решеткой, Лейла угадывала целую анфиладу дворов поменьше, арок, колоннад и патио. Приблизились слуги, все в полосатых зелено-пурпурных туниках, гладкие щеки и коротко подстриженные волосы которых выдавали евнухов.
Третий стольник слез со своей колесницы и, не глядя на Лейлу, приказал:
— Отведите ее в зал чистоты. Пусть будет готова после трапезы царицы.
Лейла не могла заставить себя забыть слухи, которые ходили о царице Парисатис. Эти слухи передавались шепотом, и даже слетающие с губ слова наводили страх. Окруженная толпой слуг, придворных дам и евнухов, царица распоряжалась их жизнью и смертью по собственному усмотрению. Одни были обязаны проверять ее мази и благовония, другие пробовали блюда и напитки. Царица боялась отравителей, хотя сама прибегала к смертельным травам с большим умением и коварством. Случалось, что она приказывала отрезать язык евнуху, который допустил к ее столу не вполне совершенное блюдо, или руку служанке, не заметившей, что в мази были комочки.
Уверяли, что у Парисатис было только две истинные привязанности: ее сыновья и ее могущество царицы, матери Царя царей. Шептались, что ее удовольствия были столь же изысканны, сколь жестоки, ее капризы бесконечны, желания безжалостны и неутолимы. Вельможи Ападаны покрывались холодным потом ужаса, получая приглашение разделить ее трапезу. Две жены ее старшего сына, Артаксеркса Нового, умерли, потому что воспротивились ее воле. Лейла слышала, как даже Антиной удивлялся тому, что самые могущественные военачальники выказывали больше страха перед ненавистью царицы-матери, чем перед ордами греков.
И вот Парисатис послала за ней в дом Мардохея! За ней, еврейкой, живущей в Сузах, жалким насекомым в глазах царицы-матери.
Но насекомое, которое Антиной, сын Артобазанеза, покойного сатрапа Маргианы, желал взять себе в супруги…
Чего хотела Парисатис? Только ли удовлетворить свое любопытство?