Но сегодня я боюсь, что не сумею сдержать свою клятву.
Не по моей воле. О, нет!
Произошло нечто столь ужасное, что я не знаю, каков будет завтрашний день. Я больше не знаю, что сумею, а чего не сумею исполнить.
Я пишу тебе, потому что мне страшно. Потому что я больше не знаю, что праведно, а что нет.
Словно меня унесло разливом реки, и я борюсь с течением, видя, как исчезает берег.
И в момент, когда я пишу, я говорю себе, что безумие пятнать этот папирус чернилами и словами!
Ибо я ничего не знаю о твоей теперешней жизни. Я не знаю ничего о тебе, мой возлюбленный супруг.
У меня нет даже уверенности, что ты еще жив!
Но я не могу даже думать о твоей смерти. Это невозможно, Антиной, любовь моя.
Много ли битв ты прошел, и были ли они трудны? Ранили тебя или ты вернулся с победой?
Иногда в часы отчаяния, когда одиночество накатывает, словно зимний ком, ледяной и липкий, когда небо и деревья кажутся бесцветными, а биение собственного сердца вселяет ужас, я думаю, что другая уже сумела стать твоей женой и занять то место, которое я оставила.
И тогда я корю себя за свое упрямство! О, как я корю себя и наказываю, воочию представляя то, что могла бы выбрать, но не сделала реальным: уехать с тобой далеко от Парисатис, далеко от Ездры. Далеко от Суз. Быть рядом с тобой, видеть твои глаза, твои губы, смотреть, как трепещут твои ноздри на каждой заре, на каждом закате.
Я знаю, что такой прекрасный и сильный мужчина, как Антиной, супруг мой, не может оставаться один. Как может он жить без тела женщины рядом? Без любви и ласки? С одними воспоминаниями, которые сегодня, возможно, превратились лишь в бесплотный дым?
Ибо в этом и заключена наша правда, о супруг мой. Мы друг для друга лишь призраки нашей памяти.
Эти мысли без конца терзают меня.
Но терзания мои утихают, когда я вот так говорю с тобой, укладывая слова на желтые прожилки папируса.
Мне даже некуда послать это письмо. Я не знаю ни страны, ни города, ни лагеря, ни дома, куда я могла бы направить его. Оно всего лишь мое безумие и моя мечта сохранить тебя живым рядом с собой.
Антиной, мой возлюбленный, мой супруг перед лицом Предвечного, единственный мужчина, коснувшийся меня губами.
Чтобы понять то безумие, которое окружает меня сегодня, если только такое объяснение может существовать, мне придется начать с нашего отъезда из Суз.
Наутро после нашей свадебной ночи пришел приказ, разлучивший нас. Еще до наступления следующей ночи ты должен был покинуть Сузы и отправиться в Каркемиш, в верховья Евфрата. Парисатис сделала свое дело. Уверенной рукой она разлучила нас.
Ты первым должен был заплатить за то письмо с печатью Артаксеркса, которое стражники Цитадели вручили в руки Ездры.
Захария влез на большую корзину, принесенную Согдиамом, и зачитал папирусный свиток таким громким голосом, что даже те, кто стоял на улице перед домом, могли расслышать каждое слово.
С той поры я столько раз слышала, как повторялись эти слова, что могу записать их, будто навязчивый голос нашептывает мне их на ухо:
«Артаксеркс, Царь царей, Ездре, учителю Закона Бога Небесного:
От меня дано повеление, чтобы в царстве моем всякий из народа Израилева и из священников его и левитов, желающий идти в Иерусалим, шел с тобою. Ибо ты посылаешься от царя и семи советников его, чтобы обустроить Иудею и Иерусалим по закону Бога твоего…»
— Все слушали, раскрыв рот, стоя на холоде, но сердца их согревались этими словами, поддерживающими волю Ездры.
«И от меня, царя Артаксеркса, — продолжал Захария, — дается повеление всем хранителям сокровищ, которые за рекою: давать немедленно все, чего потребует у вас Ездра: серебра до ста талантов, зерна до ста мер и вина до ста батов, и до ста же батов масла, а соли без счета…»
Когда письмо было дочитано до конца, не раздался взрыв радости, как после аудиенции Ездры, когда он вышел из Ападаны. Не было ни песен, ни танцев. Лица вокруг меня были сосредоточенны и серьезны. И на них было написано огромное уважение.
Письмо Артаксеркса было не только приказом и проявлением власти. Оно подтверждало, что рука Яхве воистину лежит на Ездре. Теперь каждый мог убедиться в том, что я повторяла изо дня в день и в чем был убежден учитель Барух.
Потребовалось еще много дней, чтобы подготовить отъезд. Теперь, когда он был решен, добровольцы стекались сотнями и тысячами. Многие приходили из деревень, окружавших Сузы. Вскоре нижний город был заполонен, и обитатели его стали роптать. Захария получил разрешение занять свободные земли вдоль Каруна, за нижним городом, где мы поставили наши шатры.