И я тоже смеялась и танцевала, как сорок тысяч моих спутников. Вечером я танцевала в объятьях Яхезии, в объятьях Баруха, Гешема, Ионафана, Аказа, Манассии, Амоса… Было столько имен, столько мужчин, с которыми молодая девушка, молодая супруга, молодая вдова Лейла могла танцевать!
Одиночество оставило нас. Мы пили вино, ели жирное мясо, покачивали бедрами и выставляли грудь, мы, тысячи жен.
Мы читали вместе с мужчинами, мы были единым целым. Супруги, дочери Израилевы, супруги сынов Израилевых. Все вместе, и никаких различий. Все мы, супруги и матери.
Это было в последний раз.
Ездра сказал истину, радость Яхве была крепостью.
Вот как это произошло через три дня после чтения и последовавшего за ним праздника. Мужчины и женщины смеялись, строя хижины и нараспев читая наставления.
Священники, левиты, те, кто называли себя князьями Храма, предстали перед Ездрой.
— Ты кричишь повсюду, что мы принесли радость Яхве. Ты ошибаешься. Мы говорим тебе, что Яхве в страшном гневе. Мы предупреждаем тебя, что скоро те, кто ненавидит нас, поразят нас сильнее, чем прежде. Они уже готовятся. Они уже в Иерусалиме и в твоих хижинах.
— О чем вы говорите? — удивился мой брат.
— Как можешь ты обучать Закону, если не соблюдается Слово Яхве? Как могут сыны Израилевы смягчить гнев Яхве, если нарушается первое из его установлений? Открой глаза, Ездра. Посмотри на лица, послушай языки. Народы, окружающие нас, которым отвратительны правила Яхве, выдали своих дочерей за наших сыновей! Вот что происходит.
Другие возопили:
— Ездра, под крышами Иерусалима скверна беспрепятственно смешивается с сынами Израилевыми. Скверна проникает в нас. Мало того, она еще и приумножается в избытке. Иевусеи, аммонеи, моавитяне и сколько еще других, все те, кто кружат вокруг Иерусалима, отдают своих дочерей мужчинам Иерусалима! Их младенцы во множестве рождаются у нас с момента ухода Неемии! И все это отродье разгуливает по улицам Иерусалима, словно они сыны Израилевы! Скоро и они войдут в возраст и смешают свою нечистую кровь с народом Яхве. Наша погибель очевидна. И ты, Ездра, хочешь, чтобы Яхве упрочил Свой Завет с нами? Чтобы Он простер над тобой Свою руку?
Меня там не было. Как раз в тот час далеко от нашего дома должен был родиться ребенок, и меня позвали туда. Но мне все рассказали в подробностях.
Услышав эти слова, Ездра бросился к ступеням Храма и в клочья разодрал свои одежды. Тунику и накидку он изорвал так, как будто в него вцепились десятки рук. Он потребовал свой нож и на глазах священников, левитов и блюстителей веры сбрил себе волосы.
Обрил голову, сбрил бороду. Его голая голова и щеки были так белы, словно его поразила проказа.
После этого он уселся на ступени Храма и больше не двигался. Народ стекался отовсюду посмотреть на Ездру и испускал крики при виде его головы прокаженного. Все умоляли его заговорить, вымолвить хоть слово.
Но он замкнулся в своем молчании. Зато вместо него кричали священники:
— Ездра наг перед Словом Яхве! В Ездре живет страх Яхве! На голову Ездры пала вся неверность тех, кто был в изгнании!
В этот момент я вбежала в толпу.
Я увидела его своими глазами, скорчившегося на ступенях со смертельно бледным лицом. Горе застыло в его глазах. Вместо губ остались две трещины, словно прорубленные лезвием.
Он ничего не видел и ни на кого не смотрел. Может быть, перед ним проходили старые думы. Думы тех времен, когда мы были детьми, и которые он собирался преступить, как преступают клятву. Да, так мне показалось.
Я подумала, что и сама не узнаю его. Что он уже не тот, кого я со слезами обнимала несколько дней назад.
Мой брат ушел. Он исчез, а вместе с ним и его чудесные губы, и полные надежды глаза.
А может быть, бледность его черепа и щек навела меня на такие мысли?
Во время вечернего жертвоприношения он внезапно поднялся в своих лохмотьях. Вся толпа, заполнившая Храм, замерла в молчании.
В молчании, наводившем ужас.
Даже сейчас, когда я пишу, этот ужас вновь охватывает меня. Моя рука опускается под тяжестью слов, которые я должна перенести на папирус.