Голосом, в котором сквозило куда более глубокое волнение, чем она хотела показать, Лейла спросила:
— Ты уверен? Он тебе сам говорил?
Мальчик весело хихикнул.
— А зачем ему говорить, Лейла. В тот день, когда ты приходишь, он моется в семи водах и чистит зубы известью, чтобы они были белее. И просит меня расчесать ему волосы. За все время, что ты приходишь, разве ты не заметила, каким красивым он тебя встречает?
Согдиам так зашелся от смеха, что захромал еще сильнее, еще более неуклюже. Лейла тоже захохотала, потешаясь над самой собой, чтобы скрыть свое волнение:
— Похоже, глаза мне даны не для того, чтобы видеть, Согдиам. Когда я прихожу, я только тем и занята, чтобы проследить, всего ли вам хватает, и, наверное, не очень наблюдательна.
Мальчик состроил гримасу, соглашаясь и признавая этот довод вполне уважительным.
Некоторое время они шли в молчании, пересекая улицы и проходя мимо тощих садов.
Разбросанные вдоль тропинок дома нижнего города были по большей части всего лишь лачугами из тростника и грязи. Иногда это были просто навесы без стен из грубо сплетенных пальмовых ветвей на шестах, которые назывались зорифами. Женщины, за туники которых цеплялись маленькие дети, хлопотали вокруг тщательно ухоженных очагов.
Несмотря на грязные улицы и зловонную воду, скапливавшуюся после дождей, Лейла всегда отказывалась приезжать сюда на упряжке. Резные скамьи с подушками, оправленные в серебро и бронзу ступицы колес стоили больше, чем сотня лачуг этого нищего скопления жилищ.
Время от времени их провожали пристальные взгляды. Всем было давно известно, кто такая эта юная красавица и куда она направляется в сопровождении мальчика, несущего тяжелую корзину. Мужчины и женщины неприкрыто восхищались ее тонкой туникой, элегантной прической, обтягивающими икры кожаными сандалиями с загнутыми кончиками. Даже походка ее отличалась от походки женщин нижнего города. Шаг ее был живее и легче, покачивание бедер наводило на мысль о танцах, празднествах, пирах, музыке и любовных песнях под покровом сумерек. Словом, просто о красоте и о множестве восхитительных вещей, из которых для иных состоял весь мир.
Сколь бы часто жителям нижнего города ни предоставлялась возможность увидеть Лейлу, они никогда не уставали от этого зрелища. Лейла была видением того, что навсегда было им недоступно.
Большинство из них никогда не заходили в город Сузы, откуда их безжалостно выгоняли солдаты. Тем более они и близко не подходили к Цитадели Суз. Они могли лишь различить крепостные стены и колоннаду Ападаны над крышами трущоб и прекрасные дома города с окружавшими их садами. Выделяясь на утреннем небе, Цитадель, казалось, парила вровень с лохматыми облаками, как и положено обиталищу богов и Царя царей.
Женщины и мужчины расспрашивали Согдиама, пытаясь выяснить, не живет ли дама «мудрого еврея», как они называли Ездру, в самой Цитадели. Согдиам так гордился подобным предположением, что подтверждал: да. Да, такая красавица, как Лейла, могла жить только в Цитадели!
Согдиам с облегчением скинул корзину на порог дома.
— Ездра наверняка еще занят, — выдохнул он, осторожно толкая синюю калитку, чтобы она не заскрипела.
По сравнению с окружавшими его лачугами дом казался почти дворцом. Стены, сложенные из полых кирпичей, поддерживали пальмовую крышу, покрытую смесью Глины и битума, которая защищала как от холода, так и от жары. Три небольшие квадратные комнаты выходили окнами во двор. К наружной стене примыкала беседка, обвитая душистыми ветвями лимонного дерева.
— Подожди, — прошептал Согдиам, увидев, как Лейла направилась прямо в комнату, предназначенную для занятий. — Я должен предупредить их!
Лейла не успела возразить, что ей некогда ждать. Ясный и чистый голос произнес ее имя:
— Лейла!
Согдиам сказал правду. Теперь, приглядевшись, Лейла заметила, что у Ездры и впрямь был вполне ухоженный вид. Короткая борода блестела, как и белые сверкающие зубы, обнажившиеся в приветливой улыбке. Волосы были разделены тщательно проведенным пробором, идущим от самой макушки. Волосы на затылке были схвачены кольцом из восточной слоновой кости, давним подарком Лейлы. Светлая туника, облегавшая его высокое тело и перехваченная поясом из коричневого льна, не скрывала его худобы.
— Лейла, сестра моя…
Он пошел к ней навстречу, широко раскрыв объятия, но в последний момент встревоженно остановился.