Не прошло и десяти минут, как, едва переводя дыхание, по лестнице вбежал Ладис, дабы сообщить, что карета доставлена. Отчитывался он при этом перед Кетрин, а не старшим офицером, к некоторому неудовольствию последнего. Как видно, начальственный гнев пугал его куда меньше, чем перспектива обратиться мелким пушным зверьком. Впрочем, Мела куда больше уважения со стороны младших чинов, беспокоила судьба девочки, заботливо завернутой в его же плащ на его руках.
Неважно кто она, кадавр, гомункул, искусственный человек, даже магический предмет, по закону не являющийся живым человеком. Розетт еще тогда, при первой встрече, попросила его о помощи, попросила искренне. Чутье подсказывало, что она не врет, а в подобных вещах капитан привык верить себе. В свое время его научили распознавать ложь, неважно, человек ли то или магическое существо. А если уж его попросили о помощи, попросили защиты, то какой же он офицер милиции, если не смог защитить ту, кого он держал на руках!
Старик на входе только и мог, что протереть глаза при виде столь чудной процессии.
Хоть дождь и прекратился, но ветер все одно похолодал, так что Кет искренне радовалась мрачному сумраку крытой милицейской кареты. Девушка и правда беспокоилась за жизнь Розетт.
Конечно, ее собственные догадки, знак на груди девочки, слова капитана — все говорило против Розетт, против того, что это существо, о жизни которого беспокоиться не имеет смысла попросту потому, что технически никакой жизни и нет. Ведь, если уж выводы экспертов справедливы, а кто она такая, чтобы сомневаться в подобном, Розетт никогда и не была «живой». Кукла. Говорить о ней как о человеке и относиться к ней как к человеку, даже если она выглядит и реагирует схожим образом, не стоит, ведь эта «девочка» волшебная вещь, не более того. Даже не животное — она никогда и не была живой. По крайней мере, так утверждал закон.
Вот только не так была воспитана Кетрин. Ее отец, профессор Белкрофт, посвятил свою жизнь изучению жизни за гранью. Тех, кто не живет в привычном понимании этого слова, не животных, даже не растений, а тех, у кого иной образ жизни. Тех, кем зачастую повелевают маги, создавая огонь, дождь и ветер, даже и не ведая толком, что взывают не к первоэлементам, а существам, наделенным волей и своей особенной не-жизнью. Мама её, Анналикса, на первый взгляд лишь веселая домохозяйка, но на деле выдающаяся волшебница. Да, она не была наделена талантами мужа, но Анна, как никто другой, чувствовала нити жизни, природу. Каждое зернышко в ее руках готово было прорасти, лишь бы исполнить волю этих теплых ладоней. Порой Кетрин казалось, что мама куда лучше видит и понимает, как течет река жизни, пусть и не могла нырнуть за изнанку мира. И порой даже злилась на отца, который подарил ей ее седую шевелюру да дар, что куда вернее именовать проклятием.
Как бы там ни было, и мама, и папа научили Кетрин видеть жизнь там, где на взгляд обывателя ее быть не может. Пониманию, что нет того, кто бы заслуживал уничтожения. Всегда есть исключения. Но эта девочка точно не одно из них.
«Да уж, Рин, думала это веселый детектив, а тут как всегда зловещие муши, да? Так, чего гляди, кончиться тем, что ты нос себе расквасишь…» — невесело усмехнулась Кетрин.
Едва заметно, но все же Розетт дышала, а сердце продолжало отбивать свой ритм. Он был далек от нормального, и все же она была «жива» настолько, насколько ее существование можно было назвать жизнью. Хотя специалистам еще следовало разобраться в том, в какой степени она походит на человека. Вот только Кет и думать не хотелось о том, что какой-то специалист примется разбираться в подобных вопросах ведь, когда речь идет о гомункуле, его и правда могут разобрать. Судя по лицу капитана, мыслил он примерно в том же направлении.
Тем временем карета уже свернула с набережной на Зафалкийский проспект. Конечно, тут подъем был несколько круче, чем по Дозорной, но зато и улица не столь загруженная, как вечно забитая транспортом да людьми Биринсельская. Еще пара кварталов, и карета наконец завернула в Управление, сразу же шмыгнув под арку на крытый каретный двор
— А мне можно тут быть? — несколько поздно забеспокоилась студентка.
— Помалкивай только. Пошли, — сухо отозвался капитан, смерив девушку недобрым взглядом.
Понять-то его можно, Кет и сама одарила бы себя сотней тяжелых взглядов, если бы это хоть как-то помогло, но все одно обидно. Не она же, в самом деле, нарисовала на груди этой девочки знак черного клевера.
Капитан с Розетт на руках, а вслед за ним и юная волшебница, поспешили по лестнице куда-то вглубь управления, куда гражданским, по-хорошему, доступ запрещен. Но шли они недолго, всего-то пара поворотов, и капитан с девочкой на руках ворвался в комнату, облицованную плиткой, заставив дежурного врача — лейтенанта Колли Мааса подавиться чаем.