– Ага, только чего они это отгружают отсюда? – раздраженно сказал Вейс. Он посмотрел на крышу – добрых 20 футов в высоту и ни тебе парапета, ни укрытия. Вейс повернулся к Маккалски: – Помоги мне подняться, – сказал он, поставив автомат на предохранитель и повесив его на шею.
Маккалски сцепил руки и подставил их сержанту, Вейс запрыгнул ему на плечи и чуть не сорвал водосточный желоб, подтягиваясь на крышу.
Вейс сразу понял, что тут находиться небезопасно. Крыша – грубая бетонная поверхность – была слегка выпуклой, чтобы могла стекать вода, но настолько плохо сработана, что больше половины было залито водой, минимум, на два дюйма. Шагнув вперед, Вейс почувствовал, как вся крыша прогнулась под ним, словно доска на вышке для прыжков в воду. Вейс достаточно долго прожил на ферме, чтобы испытывать гордость от хорошо выполненной работы, поэтому в этот момент злость его переключилась уже на все местное население. «Сколько налогов растрачивается на передоверенные контракты с этой бестолочью!» – подумал Вейс. Бетон настолько пропитался влагой, что скорее походил на пластилин.
Вейс сделал еще один шаг, послышался приглушенный треск. Сержант закричал, выбросив руки вперед, когда огромный кусок крыши провалился вместе с ним и упал в темноту.
Приземлившись почти вверх тормашками, Вейс взглянул наверх и увидел на краю дыры с неровными краями, там, где раньше была крыша, голову Маккалски в большой каске.
– Что случилось, сержант? С тобой все нормально?
Еще несколько вспышек осветило небо, на этот раз они были гораздо ближе, и в их пурпурном свете Вейс смог сесть и оглядеться по сторонам. Сначала ему показалось, что склад пуст: те же стены из кирпича из угольной пыли, что и снаружи, пол засыпан штукатуркой и забрызган каплями дождя.
– Ты в порядке, сержант? – снова окликнул его Маккалски.
Вейс попробовал приподняться и скривился от боли.
– Тащи фонарик, слышишь? – крикнул он. – Кажется, я сломал ногу. – Вейс сидел, опершись на руки, вытянув вперед ноги и сыпал проклятиями. – Чертовы гуки[2]! – стонал он, слушая, как Маккалски спускается по стене снаружи.
Вдруг его рука скользнула под разорванную бумагу. Пурпурные вспышки медленно затухали, и в их дрожащем свете он наконец заметил, что весь пол покрыт бумагой – темные, неровные прямоугольники простирались вокруг, как плохо уложенная плитка. Сержант ощупал бумагу под собой. Она была прочная и шероховатая, как тюленья кожа, именно в такую упаковывали амуницию.
Но сейчас Вейс лежал не на простых упаковках. До того, как вспышки света окончательно погасли, он успел лишь краем глаза увидеть то, что было упаковано в бумагу. Потом сержант несколько секунд просто сидел в кромешной тьме, вцепившись в разорванную бумагу, в ушах у него начало звенеть.
Яркий луч фонарика ослепил Вейса, он инстинктивно разгладил надорванный край упаковки и услышал голос Маккалски:
– Ты можешь встать, сержант?
Вейс прикрыл глаза ладонью:
– Просто брось мне фонарик, и все.
Фонарик упал в нескольких футах от сержанта и откатился в угол. Вейс, кривясь от боли, пополз за ним, сжимая пальцами плотные края упаковок, каждая размером с небольшой кирпич. Добравшись до фонарика, Вейс попытался отдышаться и осветил небольшую упаковку под руками.
– Эй, сержант! – кричал Маккалски, но Вейсу казалось, что его голос идет откуда-то издалека, он уже почти разорвал ногтями плотную бумагу.
– Сержант, дополнительный наряд!
На этот раз Вейс даже не услышал своего подчиненного. Он склонился над вскрытой упаковкой и не мог оторвать от нее глаз.
– Господи, – пробормотал сержант. – Иисус Христос на велосипеде!
Глава 2
«...В стране, которой никогда не было»
Мюррей был практически последним пассажиром, покидающим самолет, за ним следовала только одна пожилая женщина с иссиня черными волосами и свиньей. На время двух часов полета свинью пристегнули в вертикальном положении дополнительным ремнем, а нижнюю часть животного обмотали мешковиной.
Длинноногому, длиннорукому Мюррею было около тридцати пяти лет, на нем был песочного цвета костюм, на шее болталась «лейка» в потрескавшемся футляре, в руках он нес парусиновый чемодан. Стюардесса в обтягивающей юбочке поклонилась и с интересом посмотрела на него. На этой линии европейцы были редкостью: неустойчивое расписание, безопасность не гарантирована (самолет, совершавший первый рейс на этой линии, бесследно исчез, пролетая над джунглями, а с ним и все двадцать высокопоставленных пассажиров, включая членов экипажа).
Внизу у трапа в парусиновых туфлях на резиновой подошве стоял мужчина с револьвером – вроде полицейского. Недалеко сидела собака. Мужчина чрезвычайно увлекся, наблюдая за тем, как собака вылизывает свои интимные места, и не обратил особого внимания на Мюррея, когда тот вышел из самолета на слепящий, желтый солнечный свет и легкой походкой зашагал по летному полю, но не в направлении терминала.
Было далеко за полдень и очень жарко. Мюррей прошел мимо двух «Дакот», подобных той, на которой он прибыл, на борту каждой – витиеватая надпись на санскрите – название национальной авиалинии. Возле одного из самолетов орудовал молотком миниатюрный смуглый механик, он поднял голову и улыбнулся Мюррею. Мимо стоящих в ряд сборных складов Мюррей прошел к строению с вывеской: «Хай-Ло. Буфет. ОТКРЫТ 05.00-21.00. ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА США. КИПЫ ПРИНИМАЮТСЯ». Мюррей был на чужой территории, однако здесь не было ни охранников, ни прожекторов, ни сторожевых вышек, ни электро– или минного заграждения по периметру. Лишь один похотливый полицейский и счастливый механик.
Мюррей вспотел от жары и остановился. Летное поле было более мили в ширину, вдалеке виднелись ангары с изогнутыми крышами и ряды транспортных самолетов, похожих на выброшенную на берег стаю серебряных рыб. Никакого движения. Казалось, даже в буфете ни души. Это было затишье перед сумерками, когда наступит время возвращения самолетов с последних рейсов и начнется двухчасовая деятельность по обслуживанию самолетов, их перезаправке и подготовке к первым утренним полетам.