Дума собралась 27 апреля. Председателем ее избран был Муромцев, профессор римского права, потерявший кафедру по политическим причинам и с тех пор работавший присяжным поверенным в Москве. Он принадлежал к умеренному крылу партии к.-д. Решающего политического влияния он не имел ни на земских съездах, ни после того, как стал председателем Думы, вероятно потому, что, очень тщательно соблюдая требования партийной дисциплины, сам он, однако, при этом все время принадлежал к партийному меньшинству. Свое отношение к вопросу партийной дисциплины он высказывал следующим образом: «До решения каждый член партии должен защищать свое мнение до ожесточения; когда решено — подчиняться беспрекословно»5. Маклаков по этому поводу не без иронии отмечает, что Муромцев едва ли защищал что-либо «до ожесточения», но зато действительно беспрекословно подчинялся партийным постановлениям. Это и было причиной его избрания в председатели. Большинство могло полностью положиться на то, что он будет поддерживать его мнение, хотя бы сам его и не разделял.
Уже во вступительной речи своей Муромцев придал изящную форму точке зрения большинства. Он сказал, что работа Думы должна совершаться «на почве совершенного осуществления прав государственной Думы, истекающих из самой природы народного представительства»6. Иными словами, полномочия Думы основаны не на пожалованной Конституции, а на естественном праве. Согласно толкованию кадет и правых социалистов, из самой природы народного представительства неизбежно вытекала необходимость установления абсолютной демократии, т. е. сосредоточения всей нераздельно государственной власти в руках нижней палаты (т. е. Думы) или, точнее, ее большинства7. Таково было содержание революционных стремлений и цель революционных сил: ссылка на естественное право должна была придать этим стремлениям характер закономерности.
По мнению Маклакова, первая речь новоизбранного председателя Думы была символом будущей роли кадет в Думе. Он пишет по этому поводу: «Революционным тенденциям Думы он в своей речи ухитрился придать благообразие природного права»8. Дело в том, что кадеты не были настоящими носителями этих тенденций. Они, правда, отвергали возможность соглашения с правительством, однако им не хватало и настоящего духа борьбы. Полностью воодушевлены идеей борьбы были трудовики. Они хотели настоящей революции в России и искали столкновения с правительством, всячески добиваясь конфликта с государственной властью и на него рассчитывая. Позиция трудовиков была полностью последовательна, в то время как позиция кадет загромождена была всякими «но»; совершенно понятно поэтому, что внутри левого блока ведущая роль принадлежала трудовикам, а кадеты оказались у них на поводу. Таким образом, произошло ровно противоположное тому, чего ожидало кадетское руководство9. Партия к.-д. относилась к трудовикам надменно. Кадеты были убеждены, что благодаря личной одаренности и образованию членов партии им суждено играть ведущую роль в Думе. Трудовики же, по их мнению, были не только «серой публикой», но и не представляли собой единой политической силы, фракция делилась на десять маленьких групп, лишенных четкой политической программы и не подчиненных настоящей партийной дисциплине. Маклаков пишет: «Но у трудовиков было больше единства, чем у кадет с их дисциплиной; у них было единство не программы, а политического их настроения, и в нем была их несомненная сила»10.
Трудовики считали, что страна во власти глубокого революционного настроения и что следовательно Дума должна превратиться в орган первичных сил революции. Трудовики были настоящими носителями этой идеи и поэтому они и были убеждены, что именно им надлежит взять на себя руководящую роль в Думе с тем, чтобы опрокинуть государственную власть и довести революцию до победного конца11.
Характер думских требований (именно их характер, скорее, чем содержание) определился этой основной позицией трудовиков и тактическим союзом, который с ними заключили кадеты. Требование заменить дуалистическую конституцию парламентской демократией, по сути дела, не было требованием правительству создать в стране, в интересах правового порядка, некоторые конституционно-правовые установления: тут обращались к исторической власти, требуя от нее капитуляции перед революцией. Один из руководителей партии Набоков совершенно четко высказал это требование о капитуляции, отвечая на правительственное заявление: «Власть исполнительная да подчинится власти законодательной»12. Если Дума требовала отставки правительства и создания нового, которое опиралось бы на думское большинство, это было лишь логическим последствием, вытекавшим из принципиального требования капитуляции исторической власти. Если Дума далее требовала упразднения верхней палаты, то это тоже было лишь логическим следствием того же требования капитуляции: тем самым Дума добивалась устранения серьезного препятствия полному осуществлению суверенной революционной воли думского большинства. То же самое относится ко всем остальным представленным Думою требованиям. Если Первая Дума требовала отмены смертной казни или законов о введении чрезвычайного или военного положения, конечно, она это делала не только из принципиального осуждения смертной казни или из убеждения в неудовлетворительности названных законов: делала она это прежде всего с тем, чтобы отнять средства борьбы у противника, т. е. у государственной власти. Если Дума требовала амнистии для всех политических преступников, то это походило на требование победителя побежденному немедленно отпустить всех военнопленных. Если Дума собиралась решать аграрную проблему путем национализации поместий, совершенно явно ее при этом меньше тревожила мысль о необходимости улучшить положение крестьян, чем желание разорить ненавистное реакционное сословие помещиков и лишить его представителей всех гражданских прав13.