Заключительный этап переговоров начался 9 июня. Согласие литовцев на унию поляки восприняли как одобрение их модели, поэтому попытки детального обсуждения разбивались о диктат хозяев, уверовавших в свою победу. Литовцам еще помогала некото- /655/ рая нерешительность Сигизмунда-Августа. Он, как и поляки, полагал, что литовцы уже сдались, и потому подыскивал приемлемые для них детали. В июне 1569 г. Сигизмунд-Август, действительно, работал не жалея сил. Было неимоверно сложно провести в жизнь, не провозглашая, основополагающий принцип о сохранении государственности Литвы. Внешне всё разбивалось о стену польского диктата, однако проницательный Иван Ходкевич разглядел в этой стене трещины. Конечно, спорить до бесконечности было невозможно, поэтому следовало готовить решающий шаг.
Опираясь на старые привилеи, польские представители приводили их один за другим, причем некоторые формулировки не совпадали с оригиналами и были сомнительны. Мастер полемической логики Иван Ходкевич не оставил это без внимания. Он умело использовал образ наиболее сговорчивого литовского сановника, хотя получил одобрение своей линии поведения на сейме от Николая Радзивилла Рыжего (в письме от 4 июня). Жямайтский староста сделал упор на акт 1501 г., подчеркнул его значение и противопоставил однобокому акту об экзекуции. Этими постулатами он замаскировал основные требования, которые был намерен представить как редакционные поправки к продиктованному поляками варианту. Он всячески защищал принципы отдельной присяги монарха Великому княжеству Литовскому и созыва общих сеймов попеременно в обеих странах, но особо старался получить согласие на утверждение будущих привилеев двумя печатями. Именно в этом случае сохранение высших центральных литовских должностей, из-за которых не было серьезных разногласий, воспринималось бы как примета реальной литовской государственности.
15 июня литовцы представили проект, подкрепленный этими аргументами. Польские сейм и сенат почувствовали, что критика акта об экзекуции расшатывает их правовые опоры, и не согласились отказаться от него. Однако, защищая и пропагандируя его, они уже не шарахались от идеи двустороннего заключения актов об унии. По их мнению, это было бы гарантией непререкаемости унии. С другой стороны, это можно было расценить как отказ от односторонней экзекуции. Литовцы выиграли соглашение, которое они могли интерпретировать в выгодном для себя смысле.
В ответ на литовский проект польский сенат подготовил новый, подчеркнуто окончательный, проект соглашения об унии. Внешне он почти не содержал уступок, но в нем было важное по сути изменение, ибо упор уже делался на акт 1501 г. Полякам эта уступка не казалась существенной, а литовцам она позволяла трактовать сохранение центральных должностей как сохранение государственности. При таком козыре литовцам было легче защищать важнейший постулат о двух печатях. Им удалось, достигнув соглашения /656/ или видимости согласия по другим вопросам, превратить этот постулат в средоточие всего спора: две печати свидетельствовали о наличии двух государств, хотя декларации о «едином теле» и Польской короне позволяла полякам считать их союз неравноправным. Одна печать означала бы одно государство, которое именовалось бы Польшей. Поскольку внешняя уступчивость литовцев помогла сторонам найти общий язык, Сигизмунд-Август и польский сенат согласились и на две печати. Здесь важную роль сыграла примирительная позиция Сигизмунда-Августа, стремившегося побыстрее завершить изнурительную работу. Камнем преткновения оказался польский сейм, который воспротивился применению двух печатей, ибо инстинктивно сознавал, к чему это приведет. Были споры и из-за Ливонии, которую поляки желали забрать себе. Обходной маневр, успешно начатый литовцами, застопорился, следовало делать решающий ход.
28 июня на общем заседании Иван Ходкевич, апеллируя прежде всего к Сигизмунду-Августу, произнес резюмирующую речь. Она была обсуждена и срежиссирована литовской делегацией. По- /657/ нимая историческое значение момента и взвесив последствия каждого сказанного слова, жямайтский староста всю мощь своего красноречия и интеллекта психологически нацелил в глубину души Сигизмунда-Августа (как он ее видел и понимал), когда-то откликнувшейся на изумившую мир любовь Варвары Радзивилл. Подчеркнув ответственность делегации Литвы перед будущими поколениями литовцев и ее долг защитить отчизну, он признал, что у делегации нет выхода. Во имя согласия он обещал не затрагивать спорных вопросов о Ливонии и о двух печатях, но высказал это такими словами, которые не содержали отказа от права вернуться к этим вопросам снова. Вынужденные покориться своему государю, литовцы все национальные надежды влагают в его руки и молят о спасении отчизны, которой сами они уже не в силах помочь. Именем Господа взывал Иван Ходкевич к совести монарха, и все литовские делегаты пали на колени перед своим великим князем. Речь Жямайтского старосты отвечала всем правилам ренессансной риторики и живо отозвалась в людских душах. Слезы текли по щекам делегатов, плакали даже некоторые польские зрители. Сигизмунд-Август был потрясен: несчастная родина любимой Варвары протягивала к нему руки, словно сама Варвара с ложа, ставшего ее смертным одром. В стене, о которую разбивались все усилия литовцев, возникла трещина. На сей раз делегатам Литвы позволили взять проект для редакционной доработки. Литовцы получили возможность внести незначительные на первый взгляд, но решающие по сути изменения, и они сумели найти нужные слова. 1 июля договор был заключен, состоялась присяга.
Акт об унии гласил, что королевство Польское и Великое княжество Литовское отныне являются единым неделимым телом и составляют единое общее благо. Этот – внешне наиважнейший – постулат был, конечно невыгоден для Литвы, однако вместе и нейтрален: не было сказано, как достигается это единое и неконкретизированное общее благо. Определенная конкретизация должна была следовать лишь из другого постулата: общий сейм созывался в Польше, избирал монарха, которого короновали в Кракове и не возводили на престол в Вильнюсе; сеймы становились только общими. Подобные формулировки позволяли считать монарха лишь королем Польши, однако этому противоречило условие, согласно которому сохранялся титул великого князя Литовского. Одним актом монарх должен был подтвердить права и вольности, но эти права и вольности относились не к «единому телу», но к «обоим народам и государствам». О скреплении печатями грамоты, утверждавшей права и вольности, не было сказано ничего. Все эти клаузулы стали юридическими ребусами, /658/ которые можно было по-разному трактовать. Между тем, конкретные пункты говорили об отдельных государственных структурах, не разъясняя их иерархического соотношения, в также взаимодействия. Это были: отдельная администрации Литвы (врады) и отдельные права (законы). Согласно последним постулатам должна была наличествовать отдельная литовская территория с государственными границами, отдельное войско, отдельная казна, отдельная правовая система (включающая государственное право). Неконкретизированные общие сеймы практически не мешали превратить их в собрания отдельных фракций. Денежный курс должен был быть уравнен, но устранение литовских денег не предусматривалось. Было решено управлять Ливонией совместно.
Важнейшие постулаты, конкретизирующие унию, были приспособлены для сохранения государственности каждой из стран. Поэтому там, где была предусмотрена общность, она фактически означала дуализм. Таковыми были формулировки, предполагающие совместное заключение договоров, назначение общих послов. Обоюдное позволение приобретать земли и неприменение экзекуции в Литве были уже бытовыми, а не политическими решениями. Актом от 11 сентября 1569 г. Сигизмунд-Август установил места сенаторов и представителей национальных сеймов на общем сейме и назначил место проведения постоянного общего сейма – Варшаву, расположенную ближе к границам Литвы. Очередность литовских и польских представителей также была компромиссной: применялся не государственный, а провинциальный принцип (Польша состояла не из одной, но из двух провинций – Великой и Малой Польши), однако Вильнюсу был присвоен высочайший ранг– как Кракову и Познани.