Кажется, скромное занятие, но я получила свободу и была бы счастлива, загляни ко мне хоть какой ни на есть мужчина, но, как назло, ко мне приходили только дзёро заказывать платья по последней моде. Я скрепя сердце принимала заказы и кое-как шила на живую нитку.
День и ночь моя голова была полна любовных грез, но я ничего не могла придумать. Как-то раз я вдруг вспомнила про одного моего старого знакомого — торговца тканями из лавки Этигоя. Он в прежнее время навещал господский дом, где я служила. Велев служанке прихватить мешочек, я отправилась к нему на улицу Хонтё и сказала:
— Я теперь оставила службу у господ и живу в одиночестве. В доме даже кота нет. Мой сосед с восточной стороны все время в отлучке, а соседка с западной стороны — семидесятилетняя старуха, тугая на ухо. Дом напротив обнесен колючей оградой, и в нем ни живой души. Смотри же, если случится тебе продавать свой товар в богатых домах по соседству со мной, непременно заходи ко мне отдохнуть.
Я выпросила у него в долг один тан самого лучшего киперного шелка кага, алое ночное платье с одним рукавом [108] и пояс из шелка рюмон.
Напрасно торговец дает себе слово не отпускать товара в долг, особенно если он молод. Ему трудно сказать «нет» красивой женщине, и он в конце концов отдает товар, не спрашивая денег.
Но прошло немного времени, настал восьмой день девятого месяца [109], и человек четырнадцать-пятнадцать приказчиков стали спорить между собой, кому идти ко мне требовать уплаты за товар. Каждый кричал, что пойдет именно он. Среди них был один человек уже в преклонных годах. Он не знал ни любви, ни жалости, даже во сне щелкал на счетах, а наяву не расставался с пером и тушечницей. Для своего хозяина в Киото он был таким же преданным слугой, как белая мышь для бога Дайкоку [110].
Равнодушный ко всему, кроме наживы, он верно судил о людях и был человеком несравненного ума. Старик нетерпеливо сказал болтливым приказчикам:
— Я сам взыщу с нее долг. Шею сверну, а получу.
Он поторопился пойти сам и набросился на меня с грубыми словами. Но я ничуть не смутилась:
— Из-за безделицы вам пришлось идти в такую даль. Как мне перед вами извиниться!
Я сбросила с себя свое платье цвета лепестков сливы и сказала:
— Это платье я дала окрасить по особому заказу, а не проносила и двух дней. Вот и пояс. У меня нет наличных денег. Делать нечего, возьмите хоть это.
С глазами полными слез я разделась донага, только одно свое красное косимаки на себе оставила…
Тело у меня было замечательной красоты, не слишком полное, не чересчур худое, нигде ни единой отметины, даже малейшего шрама от прижигания моксой не было, такое гладкое, точно маслом смазано. Не мудрено, что при этом виде даже сурового старого приказчика проняла дрожь.
— Несчастная! Как можно забрать у нее последнее платье? Еще, на беду, простудится.
И он снова надел на меня мое платье. Попался-таки женщине в руки! Я воскликнула:
— Вот поистине сострадательный человек! — и оперлась на него.
Старик, взыграв духом, подозвал своего слугу Кюроку, велел ему открыть переносной ящик и достал оттуда пригоршню мелочи:
— Вот возьми. Навести дома любви на улице Ситаядори и в Иосиваре. Я даю тебе отпуск.
У слуги ум за разум зашел, он ушам своим не поверил. Весь побагровев, он даже ничего не мог сказать в ответ и с трудом только понял, что это правда.
«Эге! Значит, я ему помеха в его любовных шашнях. Старик мой всегда такой скряга, и вдруг… Сейчас хороший случай выпросить что-нибудь», — подумал Кюроку и сказал:
— Нет, я ни за что не решусь показаться в домах любви: ведь на мне плохое бумажное фундоси.
— В самом деле, — согласился приказчик и, отмерив, сколько потребуется, дал ему кусок шелка в одну ширину.
Слуга схватил ткань, обмотал вокруг бедер, даже не сшив концы, и, вне себя от радости, пустился бежать туда, куда его влекло сердце.
Приказчик сейчас же закрыл дверь на запор, повесил на окно большой плетеный зонт и заключил со мной любовный союз без помощи сватов.
С той поры он бросил думать о наживе и пустился во все тяжкие. И даже нельзя было извинить его безрассудства как грех молодости. Он причинил огромные убытки торговой лавке в Эдо, и хозяину пришлось вызвать его назад в Киото.
Назвавшись мастерицей по шитью, женщина повсюду ходит с ящичком для шитья, старается понравиться тому, другому, берет по одной серебряной монете в день и довольно ловко зарабатывает себе на пропитание, хотя так ни одной вещи и не сошьет. Но на этой нити нет узелка, долго она не прослужит.
Полировка грубой кожи в благородном доме
Чего только не придумают современные модницы! Пониже спины, на самом выпуклом месте, у них висит пояс, разукрашенный по краям фиолетовыми кругами. Повсюду он лезет в глаза: до чего же неприятная мода! Как упали наши нравы!
И я тоже чем больше старела, тем ниже падала. Целый год я служила простой судомойкой. Поверх застиранного ветхого косодэ я носила грубое платье из бумажной ткани и должна была чистить самую дешевую утварь в каморке рядом с кухней. Каждое утро и каждый вечер мне давали есть только черный неочищенный рис и наспех заправленную похлебку. Понемногу нежный цвет моего лица поблек, и я сама ужасалась своему неприглядному виду.
Но изредка все же, два раза в году, весной и осенью, наступали долгожданные дни, когда нас, служанок, отпускали домой на побывку и можно было встретиться с возлюбленным. Я спешила перейти через дощатый мостик позади дома с таким чувством радости, точно я — звезда Ткачиха и иду на свидание с Пастухом. Я просто ног под собой не чуяла от счастья.
Помню, для такого случая я нарядилась не так, как в будни: поверх гладкого желтого платья надела еще одно, узорчатое. Модный синий пояс изящно завязала сзади и туго стянула лиловой перевязью. Волосы убрала в шиньон, низко спадавший на шею, и перехватила упругим шнурком, а вокруг лба уложила так, чтобы лоб напоминал своими очертаниями башню маяка: книзу шире, а кверху все уже. Брови густо навела тушью. Голову обмотала черным шелком так, что только глаза были видны.
Старый слуга нес за мной мешок, сшитый из лоскутов. В нем находилось мое жалованье: три сё четыре-пять го [111] очищенного белого риса и, кроме того, немного костей с остатками мяса соленого журавля да шелуха из ящика для сластей, чтобы угостить хозяйку дома для тайных свиданий.
У ворот Сакурада я вынула из рукава мелкие деньги и предложила сопровождавшему меня старику слуге:
— Здесь только мелочь, но все же возьми себе за труды, купи табаку покурить.
— Покурить у меня душа просит, но взять от тебя подарок и подумать не могу. Что особенного в моей услуге? Я ведь на господской службе, и если бы не пошел тебя проводить, то пришлось бы мне черпать воду из колодца. Так что пусть это тебя не смущает.
Странно было слышать такие слова от простого слуги. Тем временем мы миновали дворцы знатных людей в Маруноути и вышли на улицу, где живут простые горожане. Мне было досадно, что я, как женщина, не могу идти очень быстро. Чтобы старик не последовал за мной в Симбаси, где в доме одного моего приятеля у меня бывали любовные встречи, я много раз кружила вокруг одного и того же места, но мой спутник, видимо, плохо знал город и шел все время за мной, ничего не замечая. Солнце уже готово было скрыться позади западной башни Замка [112].
[108] Ночное платье иногда шилось с одним рукавом. На обнаженную руку натягивалось одеяло.