В эту минуту для Элизабет не имело значения, выживет ли она. У нее было разбито сердце, и она уже умирала.
– Мы должны уехать. Взять другие имена. Начать новую жизнь.
Впервые Элизабет не подумала о Хейвенхерсте, принимая решение.
– Куда? – спросила она прерывающимся шепотом.
– Предоставь это мне. Сколько денег ты сможешь достать в ближайшие дни?
Слезы текли из ее зажмуренных глаз, ведь у нее не было выхода. Не было выбора. Не было Яна.
– Думаю, что много, – уныло сказала она, – если я сумею продать драгоценности.
Его руки крепче сжали ее, и он запечатлел братский поцелуй на виске сестры.
– Ты должна точно следовать моим указаниям. Обещаешь?
Элизабет кивнула, прижимаясь к его плечу, и с трудом проглотила слезы.
– Никто не должен знать, что ты уезжаешь. Он не пустит тебя, если узнает, что ты собираешься сделать.
Элизабет снова кивнула; Ян никогда не отпустит ее, не задав ей пытливых вопросов, а на это уйдут недели. Испытав страстную любовь друг к другу, он, конечно, не поверит, будто она хочет уйти от него из-за того, что не желает жить с ним.
– Продай все, что можешь, не вызывая подозрений. Поезжай в Лондон; это большой город, и если ты сменишь имя и попытаешься изменить внешность, насколько возможно, ведь они будут искать блондинку, тебя, может быть, не узнают. В пятницу найми экипаж и поезжай из Лондона в Терстон Кроссинг на дороге в Бернэм. Там есть почтовая станция, и я буду тебя там ждать. Твой муж начнет поиски, как только твое исчезновение будет замечено. Если он найдет нас, то мы погибли. Мы поедем как муж и жена; я думаю так лучше всего.
Элизабет все слышала, все понимала, но, казалось, ничего не чувствовала и не могла шевельнуться.
– Куда мы поедем? – тупо спросила она.
– Я еще не решил. Может быть, в Брюссель, но это слишком близко. Может быть, в Америку. Мы поедем на север и остановимся в Хелмшиде. Это маленькая деревушка на побережье, очень уединенная и в глухой провинции. Они там только изредка получают газеты, поэтому не узнают о твоем исчезновении. Там мы подождем корабля, отплывающего в колонии.
Роберт отстранил ее от себя, крепко взяв за плечи.
– Мне нужно идти. Ты понимаешь, что должна делать?
Элизабет кивнула.
– Еще одно. Я хочу, чтобы ты поссорилась с ним при свидетелях, если получится. Не обязательно из-за чего-то серьезного, – просто, чтобы твой муж подумал, будто ты рассердилась. Так, что, когда ты уедешь, он не сразу пошлет сыщиков по твоему следу. Если ты исчезнешь без какой-то явной причины, Торнтон начнет искать тебя тотчас же. Иными словами, мы выиграем время. Сможешь сделать это?
– Да, – с трудом произнесла Элизабет. – Думаю, что смогу. Но я бы хотела оставить ему записку, сказать ему… – слезы душили ее при мысли написать Яну записку; он, может быть, чудовище, но сердце отказывалось изгнать любовь так же быстро, как ум признал предательство Яна, – сказать ему, почему я уезжаю.
Ее голос прервался, а плечи затряслись от разрывающих душу рыданий.
Роберт снова обнял сестру. Несмотря на ласковый жест, он сказал с ледяной холодностью и твердостью.
– Никаких записок! Поняла? Никаких записок. Потом, – пообещал он, голос его смягчился и стал ласковым, – потом, когда нам удастся убежать, ты сможешь написать ему и все рассказать. Можешь писать этому ублюдку целые книги. Ты понимаешь, почему так важно, чтобы это выглядело так, как будто ты уезжаешь из-за обычной ссоры?
– Да, – хрипло сказала она.
– Я увижу тебя в пятницу, – пообещал он, целуя ее в щеку и отходя от нее. – Не подведи меня.
– Нет.
Машинально что-то делая, чтобы жить и выжить, Элизабет вечером отправила Яну записку, сообщая, что намерена остаться на ночь в Хейвенхерсте, чтобы просмотреть хозяйственные книги. На следующий день, в среду она поехала в Лондон, спрятав под плащом бархатный мешочек с драгоценностями. В нем было все, включая обручальное кольцо. Тщательно соблюдая необходимую осторожность, она велела Аарону высадить ее на Бонд-стрит, затем в наемном экипаже подъехала к первому же ювелиру в районе, где маловероятно, ее могли бы узнать.
Ювелир, пораженный, лишился речи, увидев, что предлагает молодая леди.
– Это исключительно прекрасные камни, миссис…
– Миссис Робертс, – подсказала Элизабет с тупым вдохновением. Теперь, когда ничто не имело значения, ей было легко лгать и притворяться.
Сумма, которую он предложил ей за изумруды, впервые пробудила какие-то чувства, но это всего лишь было чувство легкой тревоги.
– Они должны стоить в двадцать раз больше.
– Скорее всего в тридцать, но у меня нет клиентов, которые могли бы заплатить такую высокую цену. Я вынужден продавать за столько, сколько согласятся заплатить мои клиенты.
Элизабет тупо кивнула, ее душа слишком омертвела, чтобы торговаться, или указать ему, что он может продать их ювелиру с Бонд-стрит в десять раз дороже, чем он платит ей.
– Я не держу здесь таких денег. Вам придется пойти в мой банк.
Через два часа Элизабет вышла из указанного им банка с большим мешком и ридикюлем, полными денег.
Перед тем, как уехать в Лондон, она сообщила Яну, будто собирается переночевать в доме на Променад-стрит под предлогом, что хочет сделать покупки и проведать слуг. Предлог был неубедительный, но Элизабет уже перешла границу разумного мышления. Она машинально выполняла указания Роберта; не отступала от них и не импровизировала; она ничего не чувствовала. Элизабет ощущала себя как человек, который уже умер, но чье тело все еще, будто привидение, бродит вокруг.
Сидя в одиночестве в своей спальне на Променад-стрит, она невидящими глазами смотрела в окно в непроницаемую темноту ночи, безумно сжимая руки, лежащие на коленях. Ей надо послать записку Алекс, попрощаться с ней, подумала Элизабет. Почти за два дня это была первая мысль о будущем, пришедшая ей в голову. Обретя, однако, способность думать, она пожалела об этом. Не успела Элизабет еще решить, что не следует рисковать, посылая записку Александре, как ее начали мучить мысли о единственном оставшемся предстоящем испытании: ей нужно увидеться с Яном; как она сможет избегать его еще два дня, не вызывая подозрений. Или сможет? – растерянно думала Элизабет. Он согласился, чтобы у нее была собственная жизнь, и она после свадьбы время от времени оставалась в Хейвенхерсте. Конечно, причиной бывала ужасная погода, но не каприз.
Небо уже светлело от утренней зари, когда она уснула в кресле.
На следующий день, подъехав к Хейвенхерсту, Элизабет почти ожидала увидеть у подъезда карету Яна, но все выглядело обычно и спокойно. С помощью денег Яна Хейвенхерст заполнили слуги; конюхи занимались лошадью около конюшни; садовники раскладывали мульчу на пустых цветочных клумбах. Обычно и спокойно, подумала она чуть истерично, когда Бентнер открыл ей дверь.
– Где вы были, мисс? – спросил он, встревоженно глядя на ее бледное лицо. – Маркиз передал, чтобы вы ехали домой.
Этого следовало ожидать, но Элизабет не могла думать об этом.
– Не понимаю, почему я должна ехать, Бентнер, – сказала она неестественным голосом, который должен был выражать раздражение – Мой муж, кажется, забыл, о чем мы договорились перед свадьбой.
Бентнер, все еще не любивший Яна за то, как он раньше обошелся с его хозяйкой, не говоря уже о личном оскорблении, когда Ян ворвался в дом на Променад-стрит, не видел оснований защищать маркиза сейчас. Вместо этого дворецкий по пятам последовал за Элизабет в холл, украдкой бросая обеспокоенный взгляд на ее лицо.
– Вы плохо выглядите, мисс Элизабет, – заметил он. – Не сказать ли Уинстону, чтобы он приготовил вам крепкого горячего чая с его вкуснейшими оладьями?
Элизабет покачала головой и прошла в библиотеку, где села за свой письменный стол и сочинила, как она надеялась, вежливую уклончивую записку мужу, сообщая о своем намерении остаться сегодня в Хейвенхерсте, чтобы закончить работу над счетами. Вскоре был отправлен лакей с этой запиской и приказом добраться туда в карете не позднее, чем через семь часов. Ни в коем случае Элизабет не хотела, чтобы Ян уехал из дома, его дома, и появился здесь утром, или хуже того – ночью.