Стараюсь незаметно оценить его реакцию. Его щеки порозовели, а глаза перепрыгивают в
начало, перечитывая заново.
Я открываю рот, чтобы заговорить – объясниться – в тот же момент, как он говорит:
– Это твоя общая тема, так? Ты собираешься писать о ком– то с нетрадиционной
ориентацией, живущем в Прово?
Холодную дрожь облегчения выбрасывает в мой кровоток. Конечно же, он не
предполагает, что я пишу что– то автобиографичное.
Энергично киваю.
– Я решил, что он будет бисексуалом. Да.
– И он только что переехал сюда…
Я снова киваю, а затем понимаю, что в его голосе есть что– то нерешительное, нечто
понимающее. Если Себастиан вообще разведывал про Таннера Скота, то должен был знать, что я
переехал сюда перед десятым классом, и что мой отец – еврей, врач в Долине Юта.
Он может даже знать, что моя мама отлучена.
Когда он встречается со мной взглядом, он улыбается. Такое ощущение, что он очень
осторожно сдерживает свою реакцию на это. И теперь все мои страхи о Футболисте– Дейве,
который рассказывает епископу, а епископ – Себастиану, кажутся слишком запутанными.
Естественно, это с легкостью просочилось из меня.
– Никто не знает, – выпаливаю я.
Он качает головой.
– Все нормально, Таннер.
– Я серьезно, никто, – провожу ладонью по своему лицу. – Я хотел удалить это слово.
Это одна из причин, почему я застрял. Я продолжаю делать главного героя би, и не знаю, как буду
писать эту книгу на занятиях. Я не знаю, чего захочет от меня Фуджита, или родители.
Себастиан наклоняется вперед, перехватывая мой взгляд.
– Таннер, ты можешь написать любую книгу, какую захочешь.
– Моя семья очень непреклонна в том, чтобы я открылся кому– то здесь про себя, только
если я по– настоящему доверяю этому человеку.
Я даже не рассказал своей лучшей подруге, а сейчас вываливаю все, даже не моргнув,
единственному человеку, с которым, вероятно, даже не должен был делиться ничем из этого.
Его бровь медленно приподнимается.
– Твоя семья знает?
– Ага.
– И они нормально относятся к этому?
– Моя мама, она…вообще– то она слишком эмоциональна в своем принятии.
После секундного молчания он снова переводит внимание на компьютер.
– Думаю, это замечательная идея переложить все на бумагу, – тихо произносит он. Он
зависает указательным пальцем перед экраном. – Здесь очень много всего только в двух
предложениях. Много мужества и драматизма, – его глаза встречаются с моими снова. Они –
безумная смесь зеленого, коричневого и желтого. – Не уверен, как много смогу помочь конкретно
с этой темой, но с радостью обсужу ее.
Я чувствую, как эти слова диссонансом проходят через меня, и от этого морщу свой нос.
– Ты был бы таким же полезным, если бы я писал про драконов или зомби, да?
Его смех быстро становится моим любимым звуком.
– В точку.
Двадцать минут требуется для моего сердца, чтобы вернуться к нормальному ритму, но в
то же время Себастиан не замолкает. Такое ощущение, что он догадывается о моей панической,
внутренней неразберихе, и намерено заговаривает меня, а его слова вылетают изо рта
непринужденным и завораживающим тактом.
Он говорит мне, что это нормально, что это пока лишь идея, что, насколько он знает,
каждая книга начинается с чего– то подобного – с предложения, образа, кусочка диалога. Он
говорит, что я должен решить, кем будет главный герой, каким будет конфликт.
– Сосредоточься на этих двух сильных сторонах его личности, – произносит он, отмечая
пальцами. – Он – анти– мормон и…
Его второй палец зависает, ничего не помечая.
– Гей, – заканчиваю за него.
– Точно, – он сглатывает, складывая свои пальцы обратно в кулак. – Это подросток
ненавидит всех мормонов и планирует свой побег только для того, чтобы его родители
присоединились к церкви и отреклись от него, когда он уедет?
– Нет… – видимо, он не так уж и много изучил о моей семейной истории. – Семья будет
поддерживать, я думаю.
Себастиан откидывается назад, задумавшись.
– Это подросток ненавидит Церковь СПД, и в конечном счете уезжает из города только
для того, чтобы соблазниться на другой «религиозный культ»?
Я пристально всматриваюсь в него, в его способность посмотреть на свою веру глазами
неверующего, чтобы в действительности выкрутить все таким негативным.
– Может быть, – отвечаю. – Но думаю, я так же не хочу очернять церковь.
Себастиан встречается со мной взглядом, прежде чем быстро отвести его в сторону.
– Какую роль его, эм, бисексуальность играет в книге? – это первый раз, когда он запнулся
за все время – его румянец растекается по лицу пылающей картой.
Я хочу сказать ему: Мне интересно, смог бы я, вообще, понравиться тебе, смог бы кто–
то такой, как ты, подружиться с таким, как я.
Но он уже здесь, бескорыстен и искренен с таким, как я. Я ожидал, что он появится и как
хороший наставник ответит на несколько вопросов и даст мне толчок к началу, пока я буду во все
глаза таращиться на него. Я не ожидал, что он будет спрашивать обо мне или будет таким
понимающим. Я не ожидал, что он мне понравится. Теперь же конфликт был очевиден, и это
заставляет что– то прочное внутри меня скрутиться в тугой, беспокойный шар, потому что это то,
о чем даже страшно писать.
– Подумай об этом, – тихо произносит он, нервно теребя скрепку. – Так много вариантов
как все может пойти, и многое зависит от его путешествия, его открытий. Он начинает
возмущаться своим городом и ощущением, что он его душит. Обретет ли он свободу, оставшись,
или уедет? Обретет ли он что– то, что изменит его мнение на этот счет?
Киваю в экран компьютера, потому что понимаю, что не смогу сейчас смотреть на него и
не проецировать все свои чувства на лице. Моя кровь кипит от жара моей влюбленности.
За окном начинается снег, и, слава богу, мы перемещаемся в пару кресел рядом с окном,
чтобы понаблюдать, оставив книгу в стороне на некоторое время. Себастиан родился здесь, в
нескольких милях вниз по дороге. Его отец – налоговый адвокат, призванный на службу
епископом около двух лет назад. Его мать работала финансистом в Vivint еще до рождения
Себастиана. Теперь же она домохозяйка и жена епископа, что, как объясняет Себастиан, каким– то
образом делает ее матерью всего их прихода. Ей нравится это, рассказывает он, но это означает,
что ему и Лиззи приходится больше заниматься Фейт и Аароном. Он играет в футбол и бейсбол с
шести лет. Его любимая группа – Bon Iver. Он играет на пианино и гитаре.
Я снабжаю его теми же безопасными фактами: я родился в Пало– Альто. Мой отец –
кардиохирург. Мама – программист. Она винит себя за то, что не находится часто рядом, но я в
большей степени очень горжусь ей. Мои любимые группы – Nick Cave и Bad Seeds, но я никоим
образом не музыкален.
Мы не пережевываем вопрос о моей ориентации, но я ощущаю присутствие этого, как
третьего человека в помещении, сидящего в темном углу и подслушивающего наш разговор.
Тишина звенит между нами, пока мы наблюдаем за скользким, серым тротуаром прямо под
окном, который медленно покрывается белым одеялом. Пар поднимается из вентиляционного
отверстия на тротуаре, и со странной, неистовой склонностью в моем сердце я хочу узнать он нем
как можно больше. Кого он любит, что ненавидит, существует ли такая возможность, что он по
мальчикам.
– Ты не спрашивал меня о книге, – наконец, произносит он.
Он имеет ввиду свою книгу.
– Ой – черт – прости. Я не хотел показаться грубым