которые придут, решив, что я не принадлежу этому месту, и аккуратно сопроводят на выход из
здания, с пожеланием хорошего пути и обещанием, что помолятся за меня, когда выпроводят за
границы кампуса.
Спустя несколько минут на третьем этаже я только собрался уходить и заесть стресс двумя
ланчами сомнительного качества азиатской еды, когда замечаю пару красных «Адидасов»,
выглядывающих из– под стола.
Подходя ближе, я заявляю:
– У меня много самой нездоровой еды для ланча, которой могу поделиться.
Себастиан вздрагивает – и за время, которое ему требуется, чтобы повернуться, я умоляю
себя вернуться в прошлое и никогда не поступать так. В начале этого учебного года
девятиклассница вручила мне конверт, а затем убежала в другую сторону. Сбитый с толку, я
открыл его. На мою обувь посыпались блестки, и письмо внутри было переполнено наклейками и
витиеватым почерком, который рассказывал мне, что она считала, будто мы можем быть
родственными душами. Я даже имени ее не знал, пока не прочитал его в конце записки: Пейдж, с
сердцем из блесток над «й». Не думаю, что в тот момент я осознавал, насколько это мало,
четырнадцать лет.
Но стоя здесь, дожидаясь, когда заговорит Себастиан…я – Пейдж. Я – эмоциональный
ребенок. И внезапно это кажется стремным – или абсолютно по– детски – прийти сюда и принести
ему еду. Какого черта я творю?
Он медленно достает свои наушники.
Мне хочется свалиться от облегчения: его покрасневшие щеки говорят мне все, что нужно
знать.
– Таннер? – он ухмыляется, так широко. – Привет.
– Привет, да, я…
Он бросает взгляд на часы на экране его ноутбука и делает очевидное замечание:
– Ты покинул кампус.
– А разве не как все?
– Вообще– то, нет, – снова вернув ко мне внимание, он смотрит на меня с небольшим
замешательством.
– Я…принес тебе ланч, – я опускаю взгляд на еду в своей руке. – Но теперь у меня такое
ощущение, что я нарушил закон.
Вглядевшись повнимательней в то, что я предлагал, он спрашивает:
– «Панда Экспресс»?
– Да. Отвратительно, я знаю.
– Точно. Но, в смысле, раз уж ты здесь…
Он ухмыляется мне. И это единственное приглашение, что мне нужно.
Я открываю пакет, протягивая ему одноразовый контейнер с лапшой и второй с курицей в
апельсиновом соусе.
– У меня еще есть креветки.
– Курица подойдет, – открыв ее, он стонет, от чего все мое тело напрягается. – Умираю с
голода. Спасибо.
Знаете такие моменты, ощущения настолько нереальные, что у тебя возникает
обоснованное « я действительно здесь» ощущение ? Когда ты не только используешь
преувеличения, но и, на мимолетную секунду, испытываешь вне телесные ощущения? У меня так
прямо сейчас. Голова кружится от того, что стою здесь, рядом с ним.
– Мой отец называет ее – курицей для толстожиров, – говорит он мне, когда я выдвигаю
стул рядом с ним и сажусь.
Я моргаю, пытаясь привести в чувство свои разум и пульс.
– Я не стану рассказывать ему, если не хочешь.
Себастиан смеется.
– Он ест ее, по меньшей мере, дважды в неделю, так что не парься.
Я наблюдаю, как он уплетает еду, используя вилку, а не палочки, умудряясь аккуратно
вкладывать горстку лапши в свой рот, не измазав подбородок. В нем есть что– то, как в тефлоне:
он всегда выглядит сжатым, чистым и продезинфицированным. А глядя на меня, мне становится
интересно, какое впечатление произвожу я. Я не неряха, но не обладаю тем же безукоризненным
блеском.
Он проглатывает, и миллионы порнографических картинок пролетают в моей голове за
десять секунд перед его вопросом:
– Что заставило тебя прийти в кампус? – спрашивает он, а затем аккуратно укладывает
полную вилку курицы в свой рот.
Он что напрашивается? Или действительно считает, будто я бы пришел в УБЯ по какой–
то иной причине, кроме как увидеть его?
– Я был поблизости, – откусываю кусочек, жую, и проглатываю с улыбкой. – Пришел на
территорию универа, чтобы потанцевать и спеть парочку песен.
Его глаза мерцают. Он, похоже, не имеет ничего против, что я не– мормон, не говоря уже о
том, чтобы немного посмеяться над этим.
– Клево.
Я смотрю вглубь коридора, прямо на окна, которые выходят во двор.
– А там, на улице, люди всегда так…празднуют?
– Нет, но здесь довольно жизнерадостное место.
Я наклоняюсь вперед, ухмыляясь.
– Кто– то там вообще– то сказал «Вот блин» от досады.
– А что еще им говорить?
Он издевается надо мной снова. Наши взгляды перехватывают друг друга и
задерживаются. Его глаза – зелено– желтые с острыми– как– бритва штрихами коричневого. У
меня такое ощущение, что я с разбега прыгаю с обрыва, понятия не имея, насколько глубока вода
внизу.
Наконец, Себастиан смаргивает, опуская свой взгляд на ланч.
– Прости, что в тот раз так резко ушел.
– Все нормально.
Мне кажется, что это все, чего я добьюсь по этой теме, но каким– то образом, то, как он не
поднимает взгляд на меня, то, как его щеки расцветают краской, говорит мне о многом.
Что– то происходит между нами, охренеть.
На одном из этажей под нами раздается низкий голос пожилого мужчины.
– Здравствуйте, Брат Кристенсен.
В свою очередь, этот Брат Кристенсен бормочет вежливый ответ, который доносится до
нас, и когда они отходят от атриума, их голоса становятся затихающим эхом.
– Погоди– ка, – я снова смотрю на Себастиана, от пришедшего осознания. – Ты же еще не
старейшина?
Он сглатывает перед ответом.
– Нет.
Это поразительно.
– Себастиан Бразер10. Это значит, что ты будешь Брат Брат.
Он ухмыляется восторженно.
– Я ждал всю свою жизнь, когда появится тот, кто пошутит над этим. Люди в церкви
слишком милые, чтобы так сделать.
Я не решаюсь, не в состоянии прочитать искорки в его глазах.
– Ты издеваешься надо мной.
– Да, – и если это возможно, то его улыбка становится еще шире и высекает место в моей
груди, когда он ломается, счастливо смеясь. – Но мне кажется это намного лучше, чем будет у
Лиззи – Сестра Брат.
– А она считает это смешным?
– Мы все так считаем, – помедлив, он рассматривает меня несколько долгих секунд, как
будто пытается разгадать, а не наоборот, перед тем как наклониться и взять еще порцию еды.
Кажется, я все испортил. У меня было такое странное представление о мормонах, как о
пресных, серьезных и тайно злых. Для меня казалось невозможным, что они могли смеяться над
собой подобным образом.
– Я вел себя, как засранец, – слова просто выскальзывают из моего рта, и я морщусь, как
будто только что матерился в соборе.
Себастиан качает головой, проглатывая еду.
– Что? Нет.
– Я не…
– Знаком с церковью, – заканчивает он за меня. – Как и большинство людей.
– Мы живем в Прово, – напоминаю ему. – Как и большинство людей.
Он пристально смотрит на меня.
– Таннер, я понимаю, что мир не олицетворяет собой Прово. Мы все это понимаем. Кроме
этого, и я имею ввиду это в хорошем смысле, похоже, что дети не– мормоны в городе не
разделяют лучшую сторону церкви, когда о ней говорят. Я прав.
– Это, наверное, честно, – я опускаю взгляд, ковыряясь в своей по большей степени
нетронутой еде. Он заставляет меня так сильно нервничать, таким головокружительным,
возбуждающим образом. Когда я снова поднимаю глаза на его лицо, мне практически больно,
когда сжимается грудь. Его внимание приковано к следующему кусочку еды, поэтому мне
предоставлено несколько секунд, чтобы без стеснения разглядывать его лицо.