на меня, не краснея, когда мы сталкиваемся. И эти планы на ужин – полное безумие?
Что он творит?
Я всматриваюсь в свое отражение в зеркале через всю комнату. Моя одежда – новая,
поэтому, по крайней мере, сидит хорошо – я вырос так быстро за последние несколько лет, что
мои рукава постоянно слишком коротки, а штаны возвышаются над лодыжками. Я переодевал
рубашку семь раз, и с моей стрижкой, думаю, что выгляжу довольно хорошо. Я волновался, что
буду слишком обычным в рубашке с короткими рукавами Quiksilver. Хотя одеться в рубашку и
галстук было бы как– то самонадеянно, как будто это свидание или знакомство с родителями.
А это не так. По крайней мере, я так не думаю.
– Значит, вы двое… вместе?
Хейли прислоняется к моему дверному проему, сложив руки на своей груди, как будто
оценивает меня через расстояние всей комнаты.
Я снова опускаю взгляд на свою рубашку.
– Черт его знает.
Она щелкает языком, отталкиваясь от двери, чтобы бесстыже плюхнуться на мою кровать.
– Им не нравится такая речь.
Матерюсь себе под нос, потому что, черт возьми, она права. Мне стоит прилагать больше
усилий.
– Ты не знаешь, вместе ли вы, но идешь на ужин с его семьей? Это странно.
– Откуда ты узнала?
– Если это должно было оставаться тайной, то тебе стоит пересмотреть разговоры на эту
тему с папой и мамой посреди дома.
– Это не совсем тайна, но…
Это тайна.
Хейли кивает. Видимо, ей не нужны мои объяснения, и было приятно видеть в ней
вспышку не только эгоцентричной девчонки. Когда мы решили переехать сюда, мои родители
усадили ее и дали четко понять, что ее осмотрительность – это все. Даже я заметил мамину
панику, когда она пыталась объяснить Хейли, что раскрытие меня в приступе гнева, повлечет за
собой катастрофу. Остальной мир не будет всегда таким понимающим, в каком росли мы,
особенно здесь в Прово.
Нагнувшись, чтобы подобрать оставшуюся одежду, я вспоминаю, что Хейли и Лиззи в
одном классе.
– Я увижусь сегодня с Лиззи. И передам ей от тебя привет.
Хейли морщит свой нос.
Я смеюсь, убирая футболки обратно в ящик и развешивая остальное.
– Ты удивишься, когда узнаешь, что они все такие.
Хейли перекатывается на спину и стонет.
– Она постоянно улыбается и здоровается со всеми в коридоре.
– Что за чудовище.
– Как кто– то может быть таким счастливым будучи мормоном? – в ее словах, впервые, я
слышу нашу слепую предвзятость. – Я бы захотела убиться.
Я ни разу не встречался с Лиззи, но ощущаю по отношению к ней желание защитить, в
любом случае.
– Ты похожа на невежественную тупицу.
Заметив мой телефон, заряжающийся на тумбочке, она поднимает его и вводит пароль.
– Сомневаюсь, что она будет счастлива, если узнает, что ты хочешь залезть в штаны ее
брата.
– Заткнись, Хейли.
– Что? Ты думаешь, они все равно бы пригласили тебя на ужин, если бы знали? Для них
ты дьявол, пытающийся заманить их сына в ад.
– Они на самом деле не верят в ад, – отвечаю я, хватаясь за свой телефон. – Не неси
фигню.
– Ой, Себастиан подтягивает тебя и по «мормонству» тоже?
– Вообще– то, об этом мне рассказала мама. Я просто пытаюсь узнать его получше, а это
означает – понять, откуда он родом.
Хейли видит мое лицемерное поведение насквозь
– Конечно, конечно, именно это я и имела ввиду. А он поделился той частью, где они
близки к принятию однополого брака? Или что они признают, насколько жестокой и ужасной
ошибкой была конверсионная терапия? – спрашивает она вперемешку с сарказмом. – Он не
осознает по волшебству, что ты нравишься ему больше чем Бог, или Иисус, или Джозеф Смит.
Это плохая идея.
Ее слова ударяют чем– то уязвимым по моей груди. Я срываюсь, вырываю телефон из ее
рук.
– Дура.
***
Дом Себастиана не менее устрашающий во второй раз. Снаружи можно рассказать все, что
нужно о семье, которая живет внутри: он белый и опрятный, скрупулезно поддерживаемый, но не
чересчур. Он выглядит радушным и безопасным, но и еще как будто я могу облажаться в чем– то,
сломать что– то, оставить отпечатки где– нибудь…возможно, например, на их старшем сыне.
Внедорожник Бразеров стоит внутри открытого гаража, и новенький Lexus припаркован
дальше. Он, должно быть, принадлежит бабушке и дедушке. Я вижу свое отражение в окне с
пассажирской стороны, когда прохожу мимо, и напряжение в моей нервной системе удваивается.
Как я выдержу ужин в самой строго– консервативной семье в Прово, не выставив себя
влюбленным дурачком, каким являюсь?
Возможно, Хейли была права: Это, действительно, плохая идея.
Я подбираюсь перед тем, как нажать на дверной звонок. Он эхом раздается по дому, перед
тем, как внутри слышится голос Себастиана:
– Я открою!
Дрожь волнения толчком заводится в моей груди.
Дверь распахивается, и его вид вытягивает весь кислород, который есть на крыльце. Я не
видел его с занятий, когда все было странно и молчаливо. Он тогда не смотрел на меня, но
определенно смотрит на меня сейчас. Каждый нейрон в моем мозгу, который переживал должен
ли я идти или нет, расплавился в серой материи.
Закрывая за собой дверь, Себастиан выходит на крыльцо. Он в брюках и накрахмаленной
белой рубашке, которая не застегнута у воротничка. Я вижу гладкое горло и ключицы, и намек на
его грудь тоже имеется. Во рту собирается слюна.
Интересно, у него был галстук? Он снял его ради меня?
– Спасибо, что пришел, – произносит он.
Отчаяние берет верх над моим пульсом, и мысль о том, что я сделаю что– то, из– за чего
потеряю все, вонзается болезненным лезвием в мои ребра. Я хочу сразу же заверить его, что
планирую переписать всю свою книгу, но вместо этого выдаю:
– Спасибо за приглашение.
– Хорошо, – говорит он, делая шаг вперед и указывая на дверь.– Ну, это, возможно, будет
скучно. Я просто хочу сразу же предупредить тебя. И прошу прощения, если они начнут говорить
о церковных делах, – он вжимает одну руку в свои волосы, что заставляет меня вспомнить о том,
как это ощущалось тогда на горе. – Это никак не изменить.
– Шутишь? Посмотри на меня. Я обожаю церковные дела.
Он смеется.
– Ну, конечно, – глубоко вдохнув, он приглаживает свои волосы, поправляет рубашку и
тянется к дверной ручке.
Я останавливаю его своей ладонью.
– Это все странно, или только дело во мне?
Я понимаю, что выуживаю какой– то знак того, что он помнит, чем мы занимались, что
ему понравилось это.
Его ответ делает всю мою проклятую неделю:
– Дело не только в тебе, – его взгляд встречается с моим, и затем его лицо пересекает
самая удивительная улыбка, которую я видел. Ни один семейный портрет внутри не был
свидетелем такой, ни на секунду.
Повинуясь импульсу, я выпаливаю:
– Я начал свою книгу заново.
Его глаза расширяются.
– Да?
– Да, – густо сглатываю, давясь своим сердцебиением. – Я не могу прекратить думать
об… этом…но понимаю, что не могу ее сдать, – беспокойство о возможности начать заново книгу
и трепет от его вида кипят одновременно в моем животе. Нервозность облегчает вранье. – Я уже
начал кое– что новое.
Могу сказать, что это то, что он хотел услышать, и он сразу же сияет.
– Это хорошо. Я могу помочь тебе, – он дает себе три секунды, чтобы посмотреть на мои
губы, а потом переводит взгляд на мои глаза. – Готов?
Когда я киваю, он открывает дверь, одаривая меня последним ободряющим взглядом,